По улицам бродит прикольный маньяк,
Не пьет он коньяк, у него отходняк:
Мечтает старуха пойти под венец –
Маньяк и завалит ее, наконец.
«Ух ты! Это же „Чикатило“, я и забыл про эту песню», – подумал Ник. Картинка снова сменилась. Жуткий женский крик, звуки глухих ударов, падения, мельтешение каких-то теней, руки, ноги – кадры сменяли друг друга ежесекундно. Ник сумел рассмотреть в полумраке лежащее на земле тело, но изображение пропало, словно его резко смахнули с экрана.
– Ну что, вспомнил? – спросил незнакомец.
– Ага, – офигевший от этого видеосюжета Ник быстро сообразил, что это было: – Мою классную какой-то маньяк пытался изнасиловать на школьном дворе. Она еще в больнице провалялась целую четверть, а потом вообще из школы ушла.
– Ладно, зачет, – и гость снова махнул рукой, включая свой «кинопроектор».
Ник увидел себя входящим в какой-то кабинет. «Линник, мы вас отчисляем. Вы не были в институте уже два месяца», – человек за столом листал какие-то бумаги. Затем он снова увидел себя стоящим на сцене с гитарой:
Я не думал, что будет так.
Выйду целым из стольких драк.
Мое прошлое за стеной,
Моя память сгорела со мной.
Дальше на экране были сплошные неприятности: огонь, горящие книги и бумаги, сирена пожарной машины, дергающаяся, как живая, от напора пены кишка брандспойта. Ник, конечно, сразу узнал родной институт. Он хорошо помнил, как еще года полтора на втором этаже воняло дымом и гарью.
– А эта живописная картинка ничего не напоминает?
– Ага. Мы с первым альбомом из студии не вылезали, не до учебы было, прогулял все на свете. Собрались меня было из института выгонять, а тут пожар случился в канцелярии. Все личные дела третьекурсников сгорели, скандал был страшный… Короче, пока все восстанавливали, про меня и забыли. А я тихо в академку свалил.
– Ну что, молодец, и это помнишь.
– Как вы все это делаете?
– Что именно?
– Как вы это кино показываете? И откуда оно у вас?
– А, ты про это? Ерунда, ты главного так и не понял, – незнакомец опять сделал взмах, и висящий в воздухе ватман исчез, словно свернулся в трубку в его руке. – Ты, когда «Чикатило» писал, о ком думал? Об училке своей юдофобской?
– Не без этого. Нехорошо, конечно, так говорить, но сука она редкостная была!
Гость ловко приземлился на диван:
– А про бумаги – что у тебя было?
– «451 по Фаренгейту». По Брэдбери написал, очень старая песня. Я ее и сейчас пою иногда.
– Ну да. Все случайно, правда? – в голосе гостя звучал явный сарказм: – Про училку спел – ее чуть не угрохали, про бумаги – и все сгорело. А если еще вспомнить? Ты про клиническую смерть сочинял что-нибудь?
– Да, было дело… «Реанимация», из второго альбома, – растерянно пробормотал Ник.
– Точно. Дед твой из комы вышел и еще три года прожил. А про такси не помнишь, что ты сочинил? И что потом случилось, а?
– Вы хотите… вы хотите сказать, что песня может…
Тут гость завопил:
– Ааа!! Наконец-то дошло! Да! Еще как! – он снова с видимым удовольствием закурил: – Блин, хорошие сигареты америкосы делают. «Мальборо»? Ты только их покупай, ладно?
– Ладно. Вы меня уже просили об этом в прошлый раз… – ошарашенно кивнул головой Ник, – а вы… кто?
– Я? Ну, предположим, что без меня все эти чудеса были бы невозможны. Я Орфей.
– Какой Орфей?
– Как какой – настоящий! – и тут странный тип взял в руки гитару с логотипом «ORPHEUS», – музыкант.
– Тот самый? Из мифа? – «Так, спокойно. Это же, наверное, сон. Можно делать что угодно», – подумал Ник в этот момент, но вслух как ни в чем не бывало спросил: – А ведь вас же вакханки растерзали? – Книгу «Легенды и мифы Древней Греции» Куна он проштудировал еще в пятом классе.
– Да ну их в жопу, мифы эти! – из-за бурной жестикуляции огонек сигареты в здоровенной Орфеевой руке нарисовал в воздухе замысловатую фигуру. – Придумают черт-те что, а мне потом объясняться! Не было никаких вакханок, не было! – Было видно, что его очень задел этот вопрос Ника. – Никто меня не убивал! Дионис перестарался как-то раз, какая-то шмара ко мне приставать стала, а у меня не того… прибор не работает… перебрал, похоже накануне, вот и оконфузился. А она, стерва, насочиняла историй! Да и не похож я на себя по россказням этим.
– Так значит, вы как-то с моей гитарой связаны?
– Во-первых, давай на ты, давно знакомы ведь. Во-вторых, не всегда. Гитара, тем более электрическая, не так уж давно появилась. И лютня была, и кифара, да и гусли тоже были – Садко помнишь?
– Конечно. Былина такая русская, – удивленно пробормотал Ник.
– Там, конечно, тоже наврали с три короба. Но дел мы с ним натворили немало! – Орфей с наслаждением затянулся, вспоминая былые подвиги. – Но я помогаю только тем, у кого есть талант.
– И как эта ва… твоя помощь работает?
– Да вот же, – и он показал татуированной ручищей на лежащий «Орфей», – тут есть особенность одна. Гитара – не волшебная палочка, просто так ничего не выйдет.
– А как выйдет?
– Наконец-то стал правильно формулировать! Отвечу тебе, как твоя чудесная бабуля, вопросом на вопрос. Скажи, как песня появляется? Как в байке про чукчу – что вижу, то пою?
Услышав это, Ник вспомнил, как однажды он абсолютно неожиданно написал песню про Ким Ир Сена. Тогда ему запало в голову смешное слово «чучхэ», странно созвучное чукче, и песня написалась как-то сама собой.
– Нет, конечно! Что-то в голове крутится, образы какие-то, слова… Спусковой крючок какой-то нужен, – задумчиво произнес он.
– Точно. Дело как раз в нем, в этом щелчке. Если совсем просто, на примере из прошлого, то схема такая: училка достала, у тебя внутри что-то включилось, песню написал, спел – получи результат!
– И так все время?
– Нет, конечно! Во-первых, ты должен обозначить желание. Помнишь, ты же хотел, чтобы дед не умер?
– Но я же тогда ничего не понимал!
– Это не важно, я-то вижу, вернее слышу, – Орфей снова закурил и продолжил: – Во-вторых, сам для себя ты ничего не можешь сделать! Ни-че-го!
– Как это?
– Очень просто. У меня есть такое правило: давать не рыбу, а удочку. Ты не можешь просто так попросить у меня денег, я не дам. А вот заставить своим искусством кого-то заработать их для тебя – легко! – Орфей легко повернулся на диване. – И, наконец, в-третьих, песня должна быть хорошей!
