Распахнул окно, ощущая, как касается все еще разгоряченной кожи прохладный ветер. Он словно колол маленькими иголочками, щипал, заставляя вздрагивать от каждого порыва, но при этом нисколько не охладил ни тела, кипящего после ночного всплеска огня, ни сердца, наполненного горьким сожалением.
Почему с ней всегда так: непредсказуемо и необычно? Почему любой шаг рядом с этой девушкой превосходит знакомые рамки? Отчего все принципы и правила, к которым он привык, оказываются ничтожными? И что делать дальше?
Как странно… Прежде никогда не приходилось задумываться о том, как вести себя с дамой после бурной ночи. Все было привычно… до тошноты. Нередко даже слова звучали одинаковые: слащавая благодарность, в которой не угадывалось фальши. С ним не могло быть плохо никому и никогда… Только пустая постель и молчащий телефон сейчас говорили совсем о другом. Он ошибся, и знание этого воспринимал больнее, чем ощущал уязвленность самолюбия в день несостоявшейся свадьбы. Ни разу за всю жизнь не приходилось причинять кому-либо сознательную боль. Здесь не брались в расчет драки и шалости в детстве, когда подобное было неизбежным. Но, повзрослев, молодой мужчина принял от отца простую истину о том, что добра с кулаками не бывает, и даже в жестком мире бизнеса уместны сострадание и чуткость. А ему так хотелось походить на своего самого близкого человека, быть таким же внимательным и адекватным, и даже в непреклонности мудрым.
Антон с малых лет помнил волнующий уют семейного очага, ненавязчивую заботу матери, ее ласковое сердце и такую любовь к близким, что даже он, юнец, не мог этим не восхищаться. Так привык видеть переполненные нежностью друг ко другу взгляды родителей, что иначе и не воспринимал семью. А когда мамы внезапно не стало, это оказалось безмерно мучительно и он, пятнадцатилетний подросток, стал размышлять о том, что истинная любовь и глубокая привязанность обходятся слишком дорого и, хоть и являются бесценными, но без них гораздо проще жить. Когда не прикипаешь сердцем к кому-то настолько, что не мыслишь жизни без него, тогда и терять не трудно. Сегодня человек есть рядом, а завтра он где-то далеко, но ты по-прежнему спокоен и уравновешен и продолжаешь двигаться вперед, будто бы и не было ничего. И не превратишься, как отец, в одиночку в расцвете лет.
Но Женя все равно приблизилась больше, чем кто-либо до нее. Антон скучал, когда ее не было рядом, хотел делиться тем, что происходило в жизни, потому что девушка понимала, словно разделяя мысли, интересовалась его делами совершенно искренне, не ждала подарков и за целых два месяца ни разу не спросила о том, сколько он зарабатывает. И мужчина верил ей, наслаждаясь бесхитростным вниманием, которого было откровенно много. Если бы только удалось предугадать, что прежде ни с кем она не была так тесно связана…
В салон, где девушка работала, он почти ворвался, ругая самого себя за невнимательность: вчера Женя что-то говорила о расписании на предстоящий день, но, он настолько потерял голову, что абсолютно не внял этим словам. Не запомнил ничего. Хмыкнул с горечью: куда более серьезные вещи не осознал, что уж тут говорить о каком-то графике?
Администратор с сожалением покачала головой.
– Евгения сейчас занята, я не могу Вас пропустить.
Все правильно, только от того не легче. Напротив, лишь острее стала тоска, будто кто-то нарочно прятал от него Женьку. А если она сама не желает новой встречи? Что ему делать тогда?
Антон доехал до офиса, все так же погруженный в свои мысли. Повторил бесполезную попытку дозвониться до девушки. Во время сеансов она не отвечала на звонки, но раньше никогда не отключала телефон.
На ходу забирая предложенные секретарем бумаги, прошел в кабинет отца. Это сейчас было необходимо, хотя они уже не один год работали в разных помещениях. Но сегодня вдруг ощутил себя мальчишкой, нуждающимся в помощи взрослого и мудрого друга. Только можно ли рассказать о таком? Он самому себе был противен после случившегося.
Несколько минут пялился на документы, пытаясь уловить суть написанного. Пустое занятие! А до конца Жениной смены оставалось еще целых пять часов. Так долго… Как же она работает, после всего, что произошло, если ему даже текст прочитать не удается?
– Елена Анатольевна, Вы можете быть свободны, – отец кивнул менеджеру и развернулся к Антону. – Рассказывай.
Столько накопилось и мыслей, и объяснений, но получилось лишь пожать плечами.
– Почему ты думаешь, что я собирался что-то рассказать?
Мужчина улыбнулся в ответ.
– Смею предположить, что не разучился понимать собственного ребенка.
– А ничего, что ребенку скоро тридцатник стукнет?
Отец только покачал головой.
– Если мой совет нужен, не важно, сколько тебе лет. Ты бы не пришел сюда, будь все в порядке. И не сидел бы с глазами побитой собаки, пытаясь прочитать повернутые вверх ногами бумаги.
Он привык считать сына мужчиной едва ли ни с самого детства, но в такие моменты, как сейчас, острее воспринимал пробежавшие годы. Казалось, совсем недавно разбирался с проказами в школе и радовался первым успехам. А теперь проблемы сместились совсем в другую плоскость.
– Кто она?
– Она? – Антон уставился на отца. – Почему ты так уверен, что речь идет о НЕЙ?
Тот удивительным образом всегда угадывал и настроение, и трудности, в которых было неловко признаться. Как и сейчас. Прочитал в снисходительной улыбке понимание.
– Мальчик мой, в делах бизнеса ты скоро станешь проворней меня самого. Вряд ли что-то могло настолько тебя смутить, если бы касалось только работы. А вот потерянный взгляд из-за девушки вполне может быть. Что случилось?
Дрогнули руки, сжимающие бумаги, которые Антон, как только сейчас заметил, действительно держал неправильно. Мужчины не признаются в слабостях, а его сегодняшняя ошибка не могла быть ничем иным. Сбитая постель со следами бестактности, грубости, нелепой невнимательности, и холод, с самого утра до сих пор сковывающий и тело, и сердце. Но отец всегда представлялся чем-то вроде тихой гавани посреди бушующего моря, хранившей в себе ответы на все вопросы, включая те, которые не принято задавать. И сейчас, даже видя, как с каждым его словом лицо мужчины мрачнеет все сильнее, не мог остановиться. Не хотел. Выплескивал собственный стыд, вину, мешающую спокойно дышать, страх, что допущенный промах окажется непоправимым.
– Сколько ей лет?
Антон растерялся: такого уточнения точно не ждал от отца.
– Это имеет значение?
– Еще какое, если ты связался со школьницей.
Поперхнулся, не веря собственным ушам.
– Почему … со школьницей? Ей 22.
Михаил Константинович выдохнул с явным облегчением. Подошел ближе, ободряюще тряхнув за плечо. Мог бы обнять, и желание сделать именно это откровенно читалось в глазах, но ограничился лишь коротким касанием, по-мужски сдержанным.
