– Да, участвую.
Он удивлённо приподнял брови.
– И как успехи? Хочешь победить?
– Нет, не хочу. Мне это не нужно.
Макс ухмыльнулся, но ничего не сказал до самой гостиницы. Поблагодарив за помощь, я вышла из машины и направилась к входу.
Три месяца спустя
Очередное задание выдалось трудным, не физически, а скорее морально. За помощью обратилась мать зверски убитой молодой девушки с просьбой найти её убийц. Каждый из участников старался показать свои способности и перейти в следующий тур. Отвечая на вопросы ведущей и полицейского, я непроизвольно теребила в ухе серьгу.
Наконец, съёмка закончилась. Вздохнув полной грудью, поднялась со стула и направилась на выход из студии.
– Радмила, постойте! – раздался позади меня голос несчастной матери. – У вас отломился от серёжки листочек.
Удивлённо обернувшись, я, сделав шаг навстречу ей, протянула руку.
Как в замедленной съёмке, женщина медленно вложила в мою открытую ладонь серебряный листочек от подаренной братом серьги. И в тот самый момент меня словно огнём обожгло виденье. Избитый, с пулей в голове, брат лежал в луже собственной крови с открытыми глазами, откуда ушла жизнь. От такого зрелища дыхание перехватило, но неимоверным усилием воли заставила себя посмотреть на довольные незнакомые лица, запоминая их навсегда. Убийц, которые только что расправились с единственным дорогим мне человеком на целой земле.
Развернувшись по инерции я, не разбирая дороги, выскочила со съёмочной площадки, не обращая внимания на окрики людей. Неимоверный клубок чувств из боли, злости, жгучей ненависти, бессилия, отчаяния завладело мной. Красная пелена застилала глаза, я мчалась по коридору студии, никого не замечая. Натыкалась на людей, которые в испуге шарахались в стороны.
В конце концов, оказавшись в каком-то мало освещённом тупике, задыхаясь от бессилия, принялась молотить кулаками стену, сбивая с костяшек пальцев кожу в кровь. Перед глазами всё стояла картина, в которой мертвый брат с простреленной головой и два подонка, весело смеющиеся над ним. Если бы в тот момент я имела возможность оказаться там, убила бы их голыми руками. И плевать на последствия.
Не знаю, сколько я так била ни в чём не повинную стену, пока от бессилия и горя не прижалась к ней спиной и медленно не сползла на пол. Обняв, колени и уронив голову, ощущала внутри всепоглощающую боль, пустоту, холод, от которых меня спасал Митя своей любовью и верой в добро.
Как говорят: месть – это блюдо, которое подают холодным. Вот в тот момент я и стала той ведьмой, которой все меня считали. Вся доброта умерла в тот миг вместе с братом, и я тоже.
А на свет, как змея из старой шкуры, появилась совсем другая девушка. Жестокая, циничная, грубая, не знающая пощады и жаждущая мести, как древняя богиня. Моё сердце истекало кровавыми слезами, а глаза были сухими.
Кто-то легонько дотронулся до моего плеча, вздрогнув, я подняла голову и посмотрела на стоящего. Это наш гримёр Васичка-душка, все его так звали из-за его ориентации. Да он её и не скрывал, наоборот, выставлял напоказ. Вычурно одеваясь, пользовался косметикой и растягивал слова на манер гламурных девиц. Всем поведением заявляя, что не такой, как все. Вот даже сейчас он стоял с обиженной миной, надув губы и сложив руки на груди.
– Дорогая, что случилось? Какая муха тебя укусила, а? – спросил он. – Неужели провалила задание? Да ты не расстраивайся так! Вон как молотила по бедной стене, все пальцы себе изуродовала, я даже боялся подойти. Пойдём, помогу. Так уж и быть, спасу от инфекции, а то здесь, – он брезгливо поморщил нос и нараспев продолжил, – недолго подхватить любую заразу. Вставай, нечего сидеть на холодном полу, а то попу отморозишь.
Несмотря на горе, постигшее меня, на пару секунд забыла о нём и ухмыльнулась, слушая болтовню этого клоуна. И тут только до меня дошла одна интересная мысль: этот Васичка-душка вовсе не так прост, как хочет показать всем, выставляя мнимые недостатки. Сощурив глаза, пристально рассматривала его. А он, причитая и по-детски возмущаясь, наклонился и цепко схватил меня за рукав кофты, потянул, вынуждая подняться и следовать за собой.
Я пошла за ним по длинному тусклому коридору, и он казался бесконечным. Наконец, мы пришли в гримёрку, там как всегда толпились разные люди. Васечка в своей манере выгнал всех словами:
– Вон! Все вон отсюда! Уйдите, противные! Мне нужно лечить человека, – жеманно размахивал он руками.
Посадив меня в кресло, он быстро извлёк откуда-то из многочисленных ящиков аптечку. Выложил на гримерный столик все, что в ней было, стал обрабатывать раны на сжатых в кулаки пальцах, изредка посматривая на моё равнодушное выражение лица.
Наверно искал признаки нестерпимой боли, но зря! Я её не чувствовала, совсем ничего. Она разрывала меня изнутри ржавым, тупым, с зазубринами ножом, оставляющим глубокие незаживающие раны в душе. Не давая времени на восприятие горькой правды и попыток смириться с утратой.
Даже раньше, задумываясь о приходящих за помощью ко мне со своим горем людях, задавалась невольным вопросом, насколько трудно смириться с потерей близких людей. Я приходила к неутешительному для себя выводу, что простить убийцу не для меня. При одной только мысли об этом, во всем теле закипала кровь. Теперь в действительности я стояла на распутье перед таким выбором. Знала, что выбрав путь мести, уже не смогу вернуться к старой жизни и исправить ошибки. Но поступить иначе, простить мучителей, отпустить их, означало предать память брата и всё то, что любила.
Погрузившись в свои мысли, я не слышала, что всё это время говорил Васичка. Только когда он позвал меня по имени, очнулась.
– Рада? Ты здесь?! – прокричал он у самого уха и помахал рукой перед лицом, пытаясь привлечь внимание.
Повернув голову, я посмотрела на него, моргнула растерянно.
– Вася, что нужно?
Он стоял с йодом и ватой в выжидательной позе.
– Наконец, услышала, я тут разоряюсь почти полчаса. Ты сидишь, как восковой манекен в музее Мадам Тюссо. Кулак разожми, там кровь. Обработать надо. Не хватало заражение получить по глупости.
Опустив взгляд на свои руки, с удивлением заметила, что они до сих пор сжатые. Мне не под силу их разжать.
– Не могу, пальцы онемели, – ответила я.
Он отложил приготовленные для обработки препараты, присел на корточки и нажал на какую-то точку запястья, насильно разжал мои пальцы.
На раскрытой ладони, впечатанный в неё, лежал окровавленный серебряный листик. Он с такой силой вжимался плоть, что тупые края прорезали кожу, кровь проступила сквозь порез, и контуры отпечатались на нежной коже.
– Как символично, – заторможено подумала я, глядя на кусочек металла, окрашенного кровью, словно этот контур отпечатался в душе.
– Ого! – присвистнул Вася и постарался очень осторожно вынуть его, боясь причинить лишнюю боль.
