– Ты все тот же! – улыбнулся он. – По-прежнему только математика и математика? Знаете ли вы, господа, что если бы дать в руки Шверера все, что должен иметь талантливый конструктор самолетов, Геринг имел бы самый сильный воздушный флот в Европе! – воскликнул Бельц.
– Не произноси при мне имени этого борова! – проворчал Рем.
– Между вами пробежала черная кошка?
– Между нами стоит нечто более страшное, – мрачно произнес Рем. – Нам двоим нет места в этом мире!
Эгон видел, что Рем пьян. Сверкая злыми глазками, толстяк стукнул кулаком по столу.
– Скоро, очень скоро мы покажем фюреру, что стоит этот его дружок!
– Перестань, – сказал Хайнес, но Рем не обратил на него внимания.
– Есть только один путь к спасению: превращение моих молодцов в постоянную армию. Я не собираюсь стать картонным плясуном в руках толстого Германа! – На пылающем лице Рема все ярче выступали шрамы. – Гитлер презирает своих старых товарищей. Еще бы! Он прекрасно знает, чего я хочу. Дайте нам только новую армию, с новыми генералами. Да, именно так, с новыми генералами. Верно, Эдмунд?
Хайнес молча кивнул.
А Рем, прихлебывая из бокала, продолжал:
– Все, что Адольф знает о войне, он получил от меня. Сам он – штатский болтун. Настоящий австрияк, черт бы его побрал! Ему нравится торчать на троне и править со своей «священной горы». А мы должны сидеть сложа лапы? То, что придет за мною, будет великим, неслыханным…
Хайнес положил руку на плечо Рему:
– Замолчишь ты наконец?!
Но тот не унимался:
– Честное слово, мертвый Адольф принесет нашему делу больше пользы, чем живой…
– Если ты не замолчишь, я отправлю тебя спать, понял? – прошипел Хайнес.
Рем запустил пятерню в вазу со льдом, где лежали гроздья винограда, и сжал их так, что брызги сока разлетелись по всему столу.
Эгону было страшно слушать. Но не меньше он боялся и встать. Он не знал, что делать, и удивлялся спокойствию Бельца, потягивавшего вино и с усмешкой прислушивавшегося к пьяной болтовне Рема. Эгону казалось, что вот-вот должны появиться эсесовцы, схватить их всех и потащить куда-то, где придется отвечать за страшные речи страшного Рема… Внезапно отчаянный женский крик прорезал чинную тишину ресторана. Вырываясь из рук кельнеров, в зал вбежала худенькая белокурая девушка. Она, рыдая, упала на диван. Следом за нею ворвалось несколько штурмовиков. Один из них схватил девушку за руки и потащил к выходу. Окрик Хайнеса остановил его.
– Эй, в чем дело?
Штурмовик вытянулся перед Хайнесом.
– С ней шел какой-то старый еврей. Когда мы взялись за него, она с перепугу бросилась сюда.
Хайнес взял девушку за вздрагивающий подбородок.
– Что ты нашел в ней еврейского? – спросил он штурмовика и обернулся к девушке: – Вы еврейка?
– О, мсье! – едва слышно пролепетала она. – Мы французы. Мы настоящие французы!.. Меня зовут Сюзанн, Сюзанн Лаказ…
– А ведь мила! – усмехнулся Хайнес, обращаясь к собутыльникам. – Ну, чего ты ждешь? – спросил он штурмовика.
Тот растерянно топтался на месте.
– Можешь идти! – сказал Хайнес.
Штурмовик щелкнул каблуками и послушно замаршировал к двери.
– Мой отец! – воскликнула девушка. – Спасите же и моего отца!
– Эй, – крикнул Хайнес вслед штурмовику, – куда ты девал ее старика?!
– Его увезли для проверки.
– Спасите моего отца! – повторяла Сюзанн.
Хайнес подвел девушку к столу.
– Как ты находишь, Эрнст? – спросил он Рема.
– Меня это не занимает.
– Погоди, чудак ты эдакий. Ты же не знаешь, что я хочу сказать.
Хайнес окинул девушку оценивающим взглядом.
– Если бы тебя спросили, в чьем она вкусе?
Рем взглянул на Сюзанн.
– Таких обожает Адольф! – прохрипел он. – Чтобы они сидели рядом и смотрели на него умильными глазами.
– Ты угадал мою мысль. – И Хайнес спросил Сюзанн: – Ваша профессия, фройлейн?
– Журналистка… Собственно, я прежде была журналисткой, когда жила во Франции.
– Вот если бы вы были художницей, – сказал Хайнес, – я устроил бы вам такую карьеру, что… ого-го!
Сюзанн заискивающе улыбнулась:
– Я немного и художница… Я занималась художественным переплетом редких книг. Но это невыгодно. Никто не переплетает теперь книги.
– Переплеты?.. Нет, это не то!
Хайнес еще раз внимательно оглядел девушку и подал ей бокал.
– За нашу дружбу! Ручаюсь, вы не пожалеете о сегодняшнем дне. Это говорю вам я, Эдмунд Хайнес! Едем! – Он сунул девушке в руки ее сумочку и сказал Рему: – Отправляйся спать!
Ни с кем не простившись, Хайнес взял девушку под руку и повел к выходу.
– Девчонка совсем недурна, – сказал Бельц, проводив их взглядом. – Однако не пора ли и нам?
Рем вскинул на него воспаленные глаза:
– Тебе есть куда спешить! А я должен чего-то ждать, потому что старые куклы с Бендлер
[2] считают ниже своего достоинства подавать мне руку!
– У тебя больное самолюбие, – отводя глаза, пробормотал Карл Эрнст.
– При поступлении моих головорезов в рейхсвер им даже не засчитывают заработанные у меня нашивки, – обиженно проворчал Рем. – Как будто не штурмовики сделали Адольфа тем, что он есть! А теперь, видите ли, нашлись моралисты, прожужжавшие ему уши: «Рему пора укоротить руки».
– Какое тебе дело до их морали? – спросил Карл Эрнст.
Рем молча оглядел собеседников и, несмотря на опьянение, уверенно, не пролив ни капли, снова наполнил все бокалы.
– Когда люди начинают лопотать о морали, – проговорил он, – это лишь означает, что им ничего более остроумного не приходит в голову. Я горжусь тем, что в моих казармах пахнет не потом, а кровью. Ты знаешь, что они придумали? Распустить моих молодцов в годовой отпуск! Но, честное слово, если враги штурмовых отрядов льстят себя надеждой, что штурмовики вовсе не вернутся из отпуска или вернутся в меньшем числе, то мы заставим их разочароваться! Это вы все скоро увидите. – Он мутными глазами уставился в лицо Бельцу. – Бельц, иди служить ко мне! Не пожалеешь! – Хрип, похожий на рыдание, вырвался из его груди. – Если бы ты знал, как мне нужны надежные люди!
При этих словах пьяные слезы полились у него из помутневших глаз. И, словно это послужило сигналом, за его стулом мгновенно выросла фигура штурмовика. Он подхватил Рема под руки и, напрягая силы, чтобы удержать в равновесии тучное тело шефа, повел его из ресторана.
