– Все не так… как я привык! Черт бы их побрал с их экономией! Неужели нельзя поднять температуру воды еще на два-три градуса?.. Бр-р!..
– Для немцев купанье – не столько удовольствие, сколько «процедура».
– Вся их жизнь – только процедура, черт их побери!
– Но мы, старина, – с заискивающей фамильярностью сказал Шрейбер, – заинтересованы в том, чтобы у них действительно было крепкое здоровье… Взять хотя бы моего брата…
Генри Шрейбер с самого момента появления в купальном зале думал о своем старшем брате – Курте Шрейбере, ждавшем в коридоре разрешения войти. Глава Гамбургского банка Шрейберов напрасно добивался в Штатах личного свидания с Ванденгеймом. Оно было ему необходимо, совершенно необходимо, если он не хотел сойти на вторые роли в начинавшемся новом туре вторжения доллара в Европу. Генри обещал ему устроить это свидание на пароходе. И вот Курт, отшвыривая одну за другой начатые и недокуренные папиросы, нервно расхаживал около двери, ведущей в помещение бассейна. Казалось, ничто не мешало ему толкнуть дверь и войти. Но сила, более могущественная, чем любая полиция, государственная или частная, удерживала Шрейбера по эту сторону двери. Это была сила денег, которых у Ванденгейма было в сто раз больше, чем у Курта. Сознание такой разницы лишало уверенности в себе этого обычно заносчивого и не терпящего возражений властного главу немецкого дома Шрейберов.
Тем временем его младший брат, не получив от Ванденгейма ответа на реплику о Курте, спросил:
– Вы не думаете, Джон, что ваш личный разговор с Куртом принес бы пользу?
– Не думаю.
– Вы узнали бы из первых уст то, чего, в конце концов, не могут знать ваши эксперты.
– Спросите и скажите мне.
– Можно подумать – вы боитесь Курта, что ли?
– Боюсь? – Ванденгейм пожал плечами. – Глупое слово, Генри.
– Я не то хотел сказать.
– А я всегда говорю только то, что хочу.
– Видите ли, Джон, мне казалось, что вам нужно хоть раз поговорить друг с другом откровенно. Все-таки Курт – это Европа.
– Не Европа, а Германия. Та самая Германия, которая уже слопала шесть миллиардов наших долларов и разевает пасть на новые. Я бы даже сузил понятие: не столько Германия, сколько Рур.
– Но вы же сами знаете, Джон: не поставив его на ноги, мы потеряем и то, что дали!
– Знаю!
– Значит, мы должны помочь англичанам и французам – тем из них, кто правильно понимает положение вещей, – вытащить Германию из ямы, в которую она может скатиться.
– Глупости!
Шрейбер некоторое время удивленно смотрел на Ванденгейма.
– Я вас не понимаю, Джон.
– Чего вы ждете от Англии и Франции? У них дрожат руки, когда приходится давать немцам каждый новый цент, – тянут, оглядываются. Развал в Германии грозит черт знает чем. Там нужна твердая власть. Такая власть, которая обеспечит нам сохранность наших денег.
– Как раз то, о чем и я говорю! – радостно воскликнул Шрейбер.
– Видите ли, Генри, – медленно проговорил Ванденгейм, – именно сейчас вам нужно до конца понять: надежды на то, что европейцы будут в течение шестидесяти лет, как овцы, выплачивать нам военные долги, могут жить только в головах последних дураков. Европейцы, которые и сейчас уже полные банкроты?..
– Идиотизм, – поспешно согласился банкир.
Ванденгейм продолжал:
– Нам гораздо выгоднее сделать гуманный жест и списать в убыток все военные займы, когда-либо предоставленные Штатами европейским правительствам, но зато обеспечить платежеспособность Европы по тем кредитам, которые предоставили ей мы… Мы! – повторил он внушительно. – Меллон, Морган, Дюпон, я… Я! Пусть эту кашу расхлебывает казначейство нового президента. Налогоплательщики еще немножко подтянут пояса: это им не впервой. Большой беды в этом не будет. Но частные долги Европы должны остаться частными долгами. Никому – ни президенту, ни конгрессу – мы не позволим хозяйничать в нашем кармане!
– Говорят, будто Рузвельт приведет Моргентау. А этот умеет залезать в чужой карман.
Ванденгейм сердито выпятил челюсть:
– Руки коротки и у Моргентау.
– Большие планы… большие планы, Джон! – взволнованным шепотом ответил Шрейбер. В его голове проносился вихрь многозначных чисел: денежный поток, протекающий через фильтры его банка и оставляющий на этом фильтре столь вожделенный золотой. – Это настоящее дело, Джон! – повторил он. – Но для этого нам нужно взять за горло французов, нужно окончательно свалить англичан… С этим придется повозиться.
– Повозиться? – Ванденгейм расхохотался. – Нет, дружище, они уже достаточно крепко держат друг друга за глотку. Начинается другая игра. Довольно мышиной возни! Мы – янки!
– Большие планы, большие планы, Джон…
– Если мы уже вложили в Германию шесть миллиардов, то вложим еще шестьдесят…
– Немцы никогда не смогут с нами расплатиться.
– Какие там, к черту, расплаты! – крикнул Ванденгейм. – Вы смотрите с точки зрения мелкого менялы, которому выгодно, чтобы деньги текли в обе стороны, лишь бы через ваши руки. А я и не хочу, чтобы они возвращались в Америку. Пусть все остается там! Я хочу стать хозяином в Германии…
– В Германии нет достаточно твердой власти, Джон, – пробормотал Шрейбер. – Если бы вы знали, что произошло с последними выборами в рейхстаг!..
– Только, пожалуйста, без рождественских ужасов.
– Национал-социалисты потеряли два миллиона голосов, а коммунисты приобрели шесть миллионов!
– Знаю, знаю: если немецкой лавочке предоставить идти своим путем, то к следующим выборам коммунисты придут с двенадцатью миллионами голосов!
– Я об этом и говорю! – обрадованно подтвердил Шрейбер. – Вы знаете, кому позволили открыть рейхстаг?.. Коммунистке Кларе Цеткин!
– А зачем у них до сих пор вообще существует этот рейхстаг? Германии не нужно никакого рейхстага! Довольно и коммунистов в Германии и где бы то ни было! Пора во всей Европе завести надежный порядок. Такой, как в Италии!
– К сожалению, не везде есть римские папы! – со вздохом проговорил Шрейбер. – Пий XI положил немало труда на то, чтобы подчинить итальянцев главарю чернорубашечников. – Вдруг Шрейбер ударил себя по лбу: – О-ля-ля, Джон! Ведь в Германии же есть целая армия католиков! Брюнинг – вот фигура, которую снова можно двинуть в ход, вместе с ним к нам на службу придет весь аппарат папского Рима…
– Нет, нет! – с живостью отозвался Ванденгейм. – Оставьте Брюнинга в покое. Эта фигура для другого времени.
– Вы допускаете возможность такой сложной ситуации? Если говорить о католиках, то лучше поддержать пока Папена. Все равно без католической партии Центра дело не обойдется.
– Может быть, – согласился Ванденгейм. – Но Папен не годится.
