– Хайнес тренируется в стрельбе.
– Странно!
– Стреляя в присутствии Рема, он сказал: «Так же мы поступим и с оригиналом, если он посмеет предать штурмовые отряды».
– У вас есть доказательства?
– Донесение собственного адъютанта Рема.
– Кто такой?
– Ну, это не ваше дело!
– Не верю анонимам.
– Шверер, капитан Отто фон Шверер, – убеждающе сказал Геринг.
– Не сын ли того Шверера, из старой академии?
– Черт его знает! Может быть.
– Ну что же, если Адольф поверит…
Геринг хвастливо щелкнул пальцем по лбу портрета:
– По-вашему, и это недостаточно убедительно?
– Это производит впечатление!.. Пройдемте к нему? – спросил Гесс.
– Сначала глоток чего-нибудь.
Гесс вышел.
Геринг бережно сложил плакат и сунул в карман. Затем вынул из ящика, стоявшего на столике, сигару и стал старательно слюнить ее конец.
Вошел Гесс с подносом, на котором стояло несколько бутылок.
– Вам что? – спросил Гесс.
– Что-нибудь покрепче…
– Хотите импровизацию?
– Отлично. Что-нибудь из вашей африканской серии. – Геринг весело потер руки. – Давайте «Устрицу пустыни». Это у вас здорово выходит.
Благодаря тому, что внимание его было сосредоточено на руках Гесса, готовивших смесь, Геринг не заметил быстрого пристального взгляда, брошенного на него из-под косматых бровей при словах «Устрица пустыни».
– «Устрица»?..
– «Устрица пустыни», – повторил Геринг. – Вы же сами поили меня.
Гесс в сомнении покачал головой:
– Первый раз слышу… – Несколько мгновений он испытующе смотрел на Геринга, преодолевая желание спросить, откуда тот знает это название. Но только сказал: – Звучит это, во всяком случае, здорово.
– Зверская штука.
Из-за двери донеслись звуки не то радио, не то граммофона.
– Это единственная пластинка, которую он признает? – спросил Геринг.
– Фюрер часто слушает этот марш.
– Похоронный марш?! Скверная склонность.
– Вагнер!
– Не спорю, но почему именно траурный марш? Почему «Гибель богов»?
– Он любит это без всяких ассоциаций…
– А я люблю пластинки только с веселыми названиями!
– Кажется, фюрер хочет переписать эту музыку по-новому.
Геринг громко расхохотался.
– Когда я жил в Швеции, там тоже был один оригинал, писавший симфонии, не умея прочесть ни одной нотной строки.
Гесс хмуро посмотрел на собеседника, а Геринг снова расхохотался и подошел к двери, из-за которой доносились звуки вагнеровского марша.
Гесс остался сидеть в глубоком кресле, потягивая коктейль, и, прищуря один глаз, словно целясь при стрельбе, глядел на жирный затылок Геринга. Его подмывало крикнуть Герингу что-нибудь обидное, так как он ненавидел его и боялся. Можно было бы напомнить, что в Швеции «господин министр» сидел в сумасшедшем доме и лично он, Гесс, не уверен в том, что лечение там было доведено до конца… Вероятно, и тот сумасшедший творец симфонии был его коллега по дому умалишенных… А может быть, даже то был сам Геринг?
Геринг постучал и вошел к Гитлеру, не ожидая ответа.
Гесс подошел к двери и прислушался. Доносившиеся голоса были не очень ясны, но, напрягая слух, можно было разобрать почти все, что говорилось.
Слышались взволнованные шаги Гитлера, часто останавливавшегося, выкрикивавшего чье-нибудь имя и снова принимавшегося ходить.
Гитлер: Хорошо, я согласен. Теперь запишите: Хелльдорф.
Геринг: Хелльдорф служит у меня по коннозаводству и совершенно безвреден.
Гитлер: Человек, знающий о поджоге рейхстага столько, сколько знает этот ваш граф, не может быть безопасен!
Геринг: Я за него ручаюсь!
Гитлер: Час тому назад я тоже готов был прозакладывать голову за Рема.
Геринг: Есть кое-что поважней этого Хелльдорфа…
Наступило молчание. Не было слышно даже шагов Гитлера. Гесс представил себе, как тот остановился около склонившегося над списком Геринга.
Наконец Гитлер нетерпеливо крикнул:
– Ну?! Кого вы еще имели в виду?
Геринг: Я говорю о… Папене.
Снова воцарилось молчание. И снова Гесс представил себе, как пораженный Гитлер, раздвинув короткие ноги, стоит перед Герингом. Молчание не прерывалось, пока Геринг не спросил:
– Как же с Папеном?
Гитлер: Он не лучше других… Он никогда не примирится с тем, что мы сели ему на шею.
Геринг: Вероятно.
Быстрые шаги Гитлера приблизились к двери. Гесс поспешно вернулся в кресло. Когда Гитлер вбежал в комнату, Гесс беззаботно рассматривал свои карманные часы.
– Что вы об этом думаете?! – с порога крикнул Гитлер.
– О чем? – недоуменно спросил Гесс.
– Что делать с Папеном?
Гесс пожал плечами.
– Если бы не был жив Гинденбург, я бы не колебался.
– Я того же мнения.
Гесс понизил голос до шепота, которого не мог слышать Геринг.
– Дайте приказ, но только устный, так, чтобы… – Гесс кивнул в сторону двери, за которою остался Геринг, – отвечал он.
Гитлер круто повернулся на каблуках и выбежал из комнаты.
Сквозь незатворенную дверь Гесс слышал, как Гитлер спросил Геринга:
– Вы вписали Папена?.. Хорошо, необязательно писать. Достаточно того, что я вам говорю. Хотя я уверен, что второго такого помощника себе не найду. Во всяком случае, пошлите ему вот это письмо…
Гитлер умолк. Гесс слышал, как перо царапает бумагу, под нажимом нервной руки фюрера.
Через минуту Гитлер громко прочел свое письмо Папену, кончавшееся словами: «…Ваше сотрудничество в имперском кабинете, которому вы посвятили столько сил, чрезвычайно ценно. Мое отношение к вам истинно дружеское. Я буду рад помощи, которую буду получать от вас и впредь. Гитлер».
– Непременно перешлите это ему, – сказал Гитлер. – Сегодня же. Слышите?
– У вас есть еще кто-нибудь? – спросил Геринг.
– Мы забыли Кара.
– Записываю.
– И оба Штрассера, конечно.
Гесс принялся смешивать коктейль. Со стаканом в руке он подошел к окну и растворил его. Утренний воздух вместе со щебетаньем птиц ворвался в комнату, как дыхание другого мира – светлого, удивительного, почти неправдоподобного. Над миром поднималось солнце. За темными силуэтами гор его еще не было видно, но серебро их снежных вершин уже стало розовым.
