За спиною Геринга стоял Вильгельм Кроне. На нем была черная форма эсэсовца с нашивками штурмбаннфюрера. В наружности Кроне не было ничего примечательного. Вероятно, в перечне примет, какие составляются в личных досье тайной полиции, против графы «лицо» стояли бы слова «чисто обыкновенное, без отметин». Нос его был тоже «обыкновенный», по сторонам его сидели такие же обыкновенные глаза – ни большие, ни маленькие, ни темные, ни светлые. Даже их окраска не сразу поддавалась определению, но, скорее всего, они были серыми, хотя временами, когда он поворачивался к свету, в них и можно было найти признаки легкой голубизны. Темно-русые волосы, не короткие, не длинные, были расчесаны на пробор, какой носят миллионы немцев по всей Германии, – обыкновенный ровный пробор. Человек, взглянувший на этот пробор, через минуту забывал, с какой стороны он расчесан, – с правой или с левой. Он не был ни особенно тщательным, ни сколько-нибудь небрежным.
Заметными в Кроне были только руки с длинными нервными пальцами. Такие пальцы бывают у шулеров, карманников и тонких садистов.
Одним словом, если не считать рук, весь Кроне с ног до головы был «обыкновенным, без особых примет».
Из-за спины Геринга Кроне видел его широкий, коротко остриженный затылок и розовую складку шеи, сползавшую на тугую белизну воротничка. Он видел, как по мере чтения досье шея министра делалась темней, как кровь приливала к ней. Наконец и затылок стал красным.
Кроне заглянул через плечо Геринга: толстые пальцы министра, вздрагивая от раздражения, держали за угол вшитую в досье листовку с призывом бороться за оправдание и освобождение обвиняемого в поджоге рейхстага болгарского коммуниста Димитрова.
Воззвание было подписано:
«От имени германского антифашистского пролетариата, от имени нашего заключенного вождя товарища Тельмана – Центральный комитет Коммунистической партии Германии».
По нетерпеливому движению головы Геринга Кроне понял, что тот снова перечитывает воззвание, и мысленно усмехнулся. Он не завидовал полицейскому чиновнику, стоявшему по другую сторону стола.
– «Именем Тельмана»? – негромко, с хрипотою, выдававшей сдерживаемый гнев, проговорил, ни к кому не обращаясь, Геринг.
Чиновник растерянно повел было глазами в сторону Кроне, но тотчас же снова уставился на министра.
– Послушайте, вы! – крикнул Геринг, ударяя пухлой ладонью по листовке. – Я вас спрашиваю: что значит «именем Тельмана»?
– Но… экселенц…
– Почему они подписывают свои листовки именем человека, который уже полгода сидит в тюрьме?
– Не… не знаю… экселенц…
– А кто знает?.. Кто? – Геринг поднялся, опираясь руками о стол, и, ссутулив спину, смотрел на чиновника налившимися кровью глазами. – Может быть, они согласовывают с ним содержание этих воззваний?
– О, экселенц! – воскликнул чиновник. – Тельман содержится в абсолютной изоляции, на режиме… приговоренного к смерти.
– Какой прок в вашем режиме, если коммунисты не считают Тельмана похороненным?
– Но, смею сказать, экселенц, сделано все, чтобы тюрьма действительно стала для него могилой!.. Мы не снимаем с него наручников даже на время обеда, вопреки тюремному уставу.
– Плюю я на ваш устав! – взревел Геринг. – Вы с вашим уставом довели дело до того, что Димитров выходит на процесс так, как будто пробыл полгода в санатории, а не в тюрьме!
– Но вам же известно, экселенц, в каких условиях он содержался.
– Вы обязаны были вовремя дать мне знать, что этого недостаточно.
– Он был лишен прогулок… Наручники не снимались даже для писания заявлений следователю.
– Мало!
– Я назначал ему строгие наручники, экселенц! В них нельзя пошевелить руками. В них человек через месяц сходит с ума. Мы же не снимали их с Димитрова три месяца!..
Геринг сделал вид, что с досадою зажимает уши, потом, с безнадежностью махнув в сторону чиновника, сердито проговорил:
– Неужели вам мало тех примеров служебного рвения, которые столько раз показывали наши молодцы-штурмовики, когда арестованные совершали попытку к бегству?
– Но Тельман ни разу не пытался бежать.
– Так сделайте, чтобы попытался!
– Мы постараемся, экселенц.
Геринг швырнул папку чиновнику:
– Запомните: нам не нужны люди, которых надо учить!
Чиновник склонил голову:
– Экселенц…
– Если коммунисты будут иметь возможность действовать именем Тельмана, я спрошу с вас!.. – Геринг обернулся к Кроне: – Хоть бы вы взяли это дело на себя. Я уверен, вы придумали бы что-нибудь! – Он кивнул чиновнику: – Идите… Если вы окажетесь банкротом, я действительно поручу это дело господину фон Кроне. Он покажет вам, как нужно работать!
– Надеюсь справиться, экселенц. – Чиновник щелкнул каблуками.
– Послушайте, вы! – спохватился Геринг. – Не натворите чего-нибудь… неподобающего. Не то снова подымутся крики, что мы убийцы. На это можно было наплевать, пока вы действовали как штурмовик. Но теперь, когда вы чиновник правительства, нужно работать тонко и чисто.
– Я вас понял, экселенц!
Когда дверь за чиновником затворилась, Геринг встал, взял стоявшую на столе большую пеструю коробку и протянул ее Кроне.
– Курите! Эти папиросы прислал мне болгарский царь. Наверное, хороши!.. – Он прошелся у стола. – Если бы вы знали, милый Кроне, как трудно работать, когда узда приличий заставляет думать о том, что можно и чего нельзя.
– Да, это очень стеснительно, экселенц.
Геринг шумно вздохнул:
– Если бы я знал наверняка, что думают по этому поводу по ту сторону канала!
– Вас беспокоят англичане? – Кроне пренебрежительно скривил губы.
– Если бы вы были на моем месте, Кроне, они беспокоили бы и вас. Насчет американцев-то я спокоен, – уверенно проговорил Геринг. – Они достаточно деловые люди, чтобы понимать: до тех пор, пока не уничтожены живые носители коммунистической идеи, янки не могут быть спокойны за деньги, вкладываемые в оздоровление нашей промышленности…
– Вы совершенно правы, экселенц, – проговорил Кроне. – Янки трезвые люди… Впрочем, говоря откровенно, я думаю, что и англичане достаточные реалисты.
– Знаете что? – Геринг сделал глубокую затяжку. – Если бы вы могли выяснить, что думают на этот счет англичане…
– Думают или подумают?
Геринг расхохотался:
– Вы золотой человек, Кроне, сущее золото! Если бы у нас было побольше таких голов… Попомните мое слово: вы сделаете карьеру… держитесь около меня.
– Меньше всего я думаю о карьере, экселенц.
– Ого! Такие ответы не часто приходится слышать от наших людей! – Возвращаясь к прежней мысли, Геринг вдруг спросил: – А что же, по-вашему, делать с Тельманом? Печать разных стран проявляет слишком много интереса к его фигуре.
