Каргейт заметил секретаря в холле.
– Викарий вздумал сердиться на меня, как вы, несомненно, поняли по его пятнистому лицу. Я, к сожалению, навлек на себя неудовольствие служителя Господа, отказавшись принять на работу его армейского протеже, о котором не слышал ни единого доброго слова. Однако я постараюсь утешить викария, показав ему наше осиное гнездо.
«Еще бы понять, что все это означает, – сказала про себя Джоан Нокс Форстер, когда мужчины удалились. – Хотя могу себе представить».
– В чем дело, Рейкс?
– Я по поводу часов, мисс. Я послал за часовщиком, но в этих краях, похоже, не имеют привычки поторапливаться, а мистер Каргейт из-за часов взъелся, если позволите мне так выразиться. Положительно не знаю, что предпринять. Похоже, сегодня у меня ничего не выходит.
– У вас карманные часы надежные?
– Да, мисс.
– Тогда ставьте часы утром и вечером по своим карманным, пока не приедет часовщик. И продолжайте так делать, потому что и после починки они наверняка не станут ходить лучше.
Рейкс вздохнул. Это простое решение уже приходило ему в голову. Вообще, жилось дворецкому очень непросто, спасали лишь многочисленные подобные мелкие уловки. Если бы хозяин хоть иногда делал скидку!.. Такое вряд ли удастся выдержать долго.
– Таким образом, в 11.15 преподобный мистер Йокельтон находился один в библиотеке Скотни-Энд-холла; табакерка и яд были ему доступны. Более того, он только что подвергся совершенно необоснованному оскорблению и потому был потрясен и раздражен. Далее, в 11.30 библиотека была пуста в течение примерно восьми минут, пока мистер Каргейт повел мистера Йокельтона на берег рва, некогда окружавшего усадьбу целиком, а сейчас оставшегося с трех сторон здания. Там мистер Каргейт показал протестующему викарию дыру в земле – на солнечном участке между тенями от двух вязов – и насекомых, беспрестанно снующих в нору и обратно. Затем, как я понимаю, в качестве прощального оскорбления, мистер Каргейт повернулся спиной и зашагал к дому.
В течение названного периода – примерно, как я сказал, минут восьми – два человека находились в холле, из которого, напомню, можно пройти в библиотеку. Это мисс Джоан Нокс Форстер и Альфред Рейкс. Вы услышите, что они беседовали несколько минут, а потом отправились каждый по своим делам: Рейкс – накрывать на стол и заниматься серебром в столовой, а мисс Нокс Форстер ходила по дому, расставляя свежие цветы. Показания этих двоих по поводу точных перемещений друг друга не совсем совпадают, однако – буду говорить совершенно откровенно – вы наверняка придете к выводу, что у них не было причин точно запоминать все подробности происходящего, так что некоторые расхождения естественны; а может быть, вы, наоборот, решите, что показания подозрительно разнятся. Пока только укажу, что следует иметь в виду эти восемь минут.
В настоящий момент я оставлю в покое данный вопрос, перескочу длительный период, о котором я уже говорил и к которому непременно вернусь, и предложу вашему вниманию третий короткий интервал времени – вечером того же дня, как я указывал, примерно в 15.30. Боюсь, мне придется вовлечь вас в дискуссию по филателии – этот термин, как вам известно, означает просто собирание почтовых марок.
Вряд ли нужно объяснять (как и любой человек, произнесший эту фразу, Блэйтон немедленно пустился в объяснения), что если в юном возрасте собирание марок – невинное развлечение, и вы, господа присяжные, удивите меня, если скажете, что никто из вас не предавался этой коварной забаве в детстве, то поразив, если позволите такое выражение, человека в зрелые годы, данное хобби протекает с осложнениями, подобно многим детским заболеваниям, которые легко проходят в нежном возрасте, но опасны серьезными последствиями для взрослых.
Блэйтон радостно улыбнулся присяжным, решив, что донес метафору удачно и в непринужденной манере. Однако сообразив, несколько запоздало, что среди его слушателей вполне могут оказаться филателисты, которым вряд ли придется по вкусу, что их сочли страдающими чем-то вроде умственной кори или свинки, торопливо продолжил:
– Разумеется, очевидна и огромная польза, которую приносит филателия, пользующаяся покровительством даже королевской власти. Я только хотел подчеркнуть, что в высших своих проявлениях это хобби требует трудолюбия и знаний. Истинный филателист должен отлично разбираться в процессах производства бумаги и полиграфии, в перфорации и водяных знаках. Он должен знать все о печати, типографской краске, «предпечатной подготовке», бумаге рифленой и с сетчатой фактурой, о «вафелировании», фотогравюре и штриховой гравюре; он должен быть знаком с методами определения различных подделок, изменений даже в штемпелях, замечать малейшие следы реставрации. Добавив, что филателист неизбежно приобретает новые знания по истории и географии, я наверняка смогу убедить вас, что это хобби эрудитов. Даже нам, милорд, боюсь, придется обогатиться соответствующими знаниями.
– Это, мистер Блэйтон, если считать, что у нас их нет. – Судья Смит не понимал, почему должен служить примером невежества, хотя, честно сказать, сам не коллекционировал марки.
– Совершенно верно, милорд. Все же, полагаю, было бы излишне оптимистично ожидать, что не только вы сами, но и все присяжные тоже собирают марки.
– Кто знает, мистер Блэйтон, кто знает… Впрочем, продолжайте. Вы говорили, что есть темы, по которым нам следует… кажется, вы употребили выражение «обогатиться знаниями».
– Именно так, милорд. Нам придется услышать кое-что о смешанной зубцовке, о добавленных вручную акутах, о недостающей дробной черте, о так называемых «сцепках»; потому что, господа присяжные, несущественно, собираем ли марки я или господин судья. Важно то, что коллекционером – и очень серьезным – был Генри Каргейт. И днем 12 июля, с 14.30 до 15.45 его посетил Эндрю Макферсон, торговец редкими марками, который в знак особого уважения важному клиенту покинул офис на улице Стрэнд и отправился в Скотни-Энд.
Случилось там вот что…
Эндрю Макферсону было вовсе не по душе тащиться на поезде в Ларкингфилд, и он ворчал всю дорогу. Для любого другого клиента он даже из офиса не вышел бы, не то что из Лондона куда-то ехать.
Однако Каргейт был совершенно особым клиентом. Во-первых, он тратил деньги с размахом. Во-вторых, ему – по крайней мере, Каргейт так утверждал – из-за слабого здоровья было тяжело ездить в Лондон; а в-третьих, у Макферсона возникли некоторые сомнения по поводу чистоты устремлений Каргейта. И если эти сомнения небеспочвенны, Каргейт представлял угрозу всему филателистическому сообществу.
Второй пункт обычно не представлял особой проблемы. У Макферсона было вдоволь клиентов, ценных и надежных, с которыми он встречался редко, а то и вовсе не виделся. Он отправлял им наборы для ознакомления или предлагал марки, купленные на аукционе или у частных коллекционеров. В самом деле его торговля в определенной степени зависела от умения бросать нужную наживку каждому коллекционеру, без каких-либо гарантий и с риском показаться надоедливым. На принципах полного взаимного доверия и заинтересованности все это прекрасно срабатывало, и Макферсон льстил себе, что принял участие в коллекциях многих людей.
