— Где сдача? Я дала тебе деньги, на которые можно было купить пять кило картошки и мяса, а ты купил три сосиски и пачку макарон. Где деньги?
— Украли. Вытащили из кармана.
— Украли? Что ж ты идиотку из меня делаешь! Украли! У тебя прям у подъезда крадут, собутыльники твои! — Мама что есть силы хлопает дверью балкона.
Папа, низко опустив голову, смотрит вниз.
— Мне так жаль, что тебе приходится это слышать, — тихо говорит он.
— Пап, я верю, что у тебя украли деньги.
— Правда?
— Правда.
— Главное, я в задний карман положил и иду за овощами.
— Не объясняй. Я верю. Почему мама не верит, пап?
— Мама… Мама… очень сложная женщина, Оля. Она всегда недовольна и разговаривает всегда так.
— А зачем ты терпишь?
— Я люблю ее. И тебя люблю. И…
Папа замолчал. Я знаю, что он хотел сказать. Он хотел сказать, что Диму, моего родного брата, он тоже любит.
Но три года назад Дима пропал без вести. Мама рассказала мне на прошлой неделе. Я не плакала. Я не поняла, что это значит. Поняла только, что мне ни с кем не придется делить комнату и что Димы дома нет, но он не умер, а значит, вернется. Надо просто подождать.
Я умею ждать. Я делаю это лучше всего на свете. У меня тринадцатилетний стаж ожидания.
Я дышу дымом от папиной сигареты и нахожу этот запах приятным.
Мы выходим с балкона.
— Давай-давай, — ревностно говорит мама в спину отцу. — Понянчи доченьку. Хороший папочка. Вспомнил через тринадцать лет.
Эта фраза поражает меня. В ней как бы мама дружит со мной против папы. Она была бы уместна, если бы мама жила со мной, но она жила с папой, и поэтому эта претензия относится и к ней в равной степени.
Я оборачиваюсь к маме, мне хочется попросить ее выбрать другой тон, но она ласково говорит мне:
— Садись кушать, дочка.
— А папа? — растерялась я.
— А папа уже накушался. Ты что, не видишь?
Папа психует и уходит к себе в комнату. Я опускаю голову.
Кажется, я понимаю, почему тринадцать лет я жила в другом месте.
Этим двоим не до меня.
Они созависимы, переплетены спрутом взаимных претензий и не хотят ничего менять.
Я тут всего пару часов, а уже устала. Я будто стою на сквозняке взаимной ненависти, той самой, до которой один шаг от любви. И разряды молний, полные разочарования и разбитых ожиданий от разрушенных судеб, пронизывают меня насквозь.
— Я не голодна, — говорю я.
Я очень голодна. Но это моя солидарность с папой. Мама — диктатор. Она давит и унижает, а у него просто украли деньги.
— Оля, твой отец алкоголик. Это когда ты хочешь выпить всегда и находишь такую возможность. Он сейчас не очень пьян, но это просто подарок на твой приезд. Обычно он сильно пьян. Он не работает и никому не нужен. И живет за мой счет. И деньги у него не украли. Он их пропил. Садись есть.
— Нет.
— Что нет?!
— Я не верю. Дима пропал. Папа пьет. Что за бред? Если он алкоголик, зачем ты с ним живешь?
— Оля, мы разведены давно.
— Как разведены? Почему я не знаю?
— Я не хотела тебя волновать.
— Правда? А в чем разница: волновать тогда или сейчас? Или сейчас я не волнуюсь?
— Успокойся, девочка. Сядь.
— Нет уж. Давайте тему до конца раскроем. Какие еще плохие новости я должна узнать? Дима пропал без вести. Папа алкоголик. Вы разведены. Что еще? Что?
— Больше ничего, успокойся, — говорит мама и закуривает сигарету.
— Ты куришь? — поражаюсь я.
— Да. После того, как пропал твой брат, я начала… Не могу бросить…
Я обессиленно сажусь на стул. У меня гудит голова. Я не верю. Не верю. Не верю.
— Оля, я не хотела все сразу на тебя вываливать. Хотела постепенно. Думала, ты сама все поймешь. Но вижу, что ты совсем ребенок. Ты не видишь ничего. Жалеешь не того.
— А кого жалеть надо, мам? Тебя?
— Я впахиваю как проклятая на двух работах, а он и охранником не может месяца продержаться нигде. Не кормить его я не могу, он же твой отец.
Я не поняла эту фразу. Я как бы виновата оказалась, что мама вынуждена кормить папу.
— Ладно. Давайте все поедим. Саша! — кричит мама в сторону комнаты. — Иди сюда. Давайте все поедим.
В ответ тишина.
— Саша!
Тишина.
— Иди позови его, — кивает мама. — Я салата подрежу.
Я захожу в комнату отца. Мне в лицо бросается резкий, яркий запах алкоголя. Он спит на нерасстеленной кровати, приобняв гитару за бедро. Храпит.
— Пап, — говорю я тихо. И понимаю, что не надо его будить. Пусть поспит.
Сзади подходит мама, оценивает ситуацию, уверенно идет к кровати отца.
— Не буди, — пугаюсь я. — Спит человек.
Мама наклоняется и из-за дальнего угла кровати, того, что прислонен к стене, достает бутылку водки. Пустую.
Мама поворачивается ко мне, показывает свою находку и говорит тихо:
— Ты сама все поймешь, девочка моя, а сейчас иди ешь.
Я ем макароны, низко склонившись над тарелкой, и думаю о том, что тринадцать лет я рвалась сюда, к маме, папе и брату, и представляла, как вернусь и буду счастлива.
Мне казалось, тут дом, пахнущий пирогами, общий смех, папины песни и мамины поцелуи на ночь.
А эта квартира пахнет скандалами, сигаретами и отчаяньем двух несчастных людей. Я живу в ней два часа и уже хочу сбежать.
А еще… Еще я физически чувствую, как взрослею.
Нитка
Более двадцати лет назад пропал без вести мой родной старший брат.
Сочувствия не нужно: жизнь сложилась так, что я его почти не знала, и не могу ощутить в полной мере чувство потери.
Пока он жил с родителями, я жила в другом городе, с бабушкой и дедушкой, а когда родители забрали и меня оттуда, брата уже не было. По сути, как бы ужасно это ни звучало, я видела его несколько раз в жизни и почти не помню.
Однако меня не сразу отправили в ссылку: первые мои одиннадцать месяцев жизни мы жили все вместе. На черно-белых фотках десятилетний лохматый парень нежно держит меня, полугодовалую, на руках. Мама говорит, он меня очень любил. На фото он еще смотрит в кадр двумя глазами.
Спустя пару лет он потеряет глаз по нелепой случайности: в брата выстрелят из игрушечного лука игрушечной, но острой стрелой и… попадут.
