В апреле 1945 года кёнигсбергских пожарных — одетых, естественно, в форму — посчитали военными. И отправили в Сибирь. Тушить пожары в Кёнигсберге никто тогда не собирался.
Огнемёт брандспойту не товарищ
Как вспоминает один из ветеранов, воевавший в составе 3-го Белорусского фронта:
«…Наши солдаты считали, что они попали на территорию врага. Начали сжигать, начали искать клады. Тут что было: солдат в здание заходит, ага, темновато немного. Там бумаги какие-то на полу разбросаны. Вот он взял бумагу, зажёг. Посветлее стало. Бросил её на пол, там другие загорелись, совсем светло стало…
Начинает подниматься по лестнице на другой этаж. Пока там осмотрел всё, внизу уже загорелось. Ему приходится со второго этажа прыгать…» («Восточная Пруссия глазами советских переселенцев».)
Об автоматчиках, которые выжигали интерьеры уцелевших домов из огнемётов, мы вообще не говорим… Естественно, огнемёт брандспойту не товарищ.
Так и закончилась история кёнигсбергских пожарных. Кстати, в 2008 году эта команда отметила бы 150-летний юбилей. А вот калининградские пожарные эстафету не подхватили. Видимо, не вспомнили вовремя о столь знаменательной дате.
Дуэли и свадьбы в Кёнигсберге
Пока студенту-холостяку сносили половину черепа, жениху выносили хлеб-соль
«Прогуливаясь» по Кёнигсбергу, нельзя не сказать об обычаях жителей древнего города. Кёнигсбержцы, конечно же, отмечали Новый год, а в день Ивана Купалы кидали в воду венки из полевых цветов, дарили марципановые сердечки, ходили на фейерверки (непременный атрибут массовых гуляний в дни городских праздников). Но были среди здешних увеселений в те далёкие времена и весьма эксклюзивные занятия. Типа «мензуры».
Привычка к зверству
«Мензура» — это студенческая дуэль, очень популярная в Кёнигсберге вплоть до начала Первой мировой войны.
Немецкий студент образца XIX — начала XX веков — прелюбопытный субъект. Как правило, он увлекался бильярдом, проводил время в душных ресторанах, пил пиво и принадлежал к какой-нибудь корпорации.
Каждый университет в Германии, в том числе и Альбертина, подразделялся приблизительно на двенадцать отдельных корпораций, каждая из которых должна была иметь строго определённые цвета знамени и шапок, а также строго определённую излюбленную пивную, куда члены других корпораций категорически не допускались. Главное занятие членов этих обществ состояло в том, чтобы драться со студентами из других корпораций. Или — друг с другом.
«Гуляя по улицам Кёнигсберга, — писал англичанин Джером К. Джером, — на каждом шагу встречаешь джентльменов с дуэльными шрамами на лице. Дети здесь играют „в дуэль“ сначала в детской, потом в школе, а затем, будучи студентами, уже серьёзно играют в неё от двадцати до ста раз. ‹…› Знаменитая „мензура“ вырабатывает одно — привычку к зверству. Говорят, она требует ловкости, но это не заметно: остаётся впечатление чего-то неприятного и смешного, как от драки в балаганных театрах. ‹…›
В аристократическом Бонне или в Гейдельберге, где много иностранцев, дуэли проходят в более выдержанном стиле: в хороших комнатах, в присутствии седовласых докторов, которые оказывают помощь раненым, между тем как ливрейные лакеи обносят публику угощениями, так что всё получает вид живописной церемонии. Но в более скромных университетах, где рисоваться не для кого, студенты ограничиваются самым главным…
Кёнигсбергская открытка, начало XX века
Комната мрачная, голая, стены забрызганы пивом, кровью и стеарином, потолок закопчён сигарным дымом, пол усыпан опилками. Толпа студентов разместилась где попало — на деревянных скамьях и табуретках, на полу; все курят, разговаривают, смеются…»
Кровь хлещет ручьём
«В центре комнаты стоят друг против друга соперники, огромные, неуклюжие, с выпученными глазами, в шерстяных шарфах, намотанных вокруг шеи, в каких-то фуфайках на толстой подкладке, похожих на грязные одеяла; руки просунуты в тяжёлые ватные рукава, подняты… не то это воины, каких изображают на японских подносах, не то нелепые фигуры с вычурных часов.
Секунданты тоже начинены ватой, на головах у них торчат шапки с кожаными верхушками; они ставят соперников в надлежащую позицию, причём так и кажется, что послышится звук заводной пружины… Судья садится на своё место, даёт сигнал — и немедленно раздаются пять быстрых ударов длинных эспадронов… Тот, кто сильнее, кто может дольше удержать неестественно согнутой рукой в толстом рукаве огромный неуклюжий меч, — выигрывает.
Общий интерес сосредоточен не на борьбе, а на ранах: последние обыкновенно приходятся по голове или в левую половину лица, иногда взлетает в воздух кусок кожи с черепа, покрытый волосами. ‹…› Конечно, из каждой раны в обилии течёт кровь; она брызжет на стены и потолок, попадает на докторов, секундантов и зрителей, делает лужи в опилках и пропитывает толстую одежду дерущихся… После каждого ряда ударов подбегают доктора и уже окровавленными руками зажимают зияющие раны, вытирая их шариками мокрой ваты, которые помощник держит готовыми на тарелке. Понятное дело, лишь только соперники становятся на места и продолжают свою „работу“, раны в ту же минуту раскрываются и кровь хлещет из них ручьём, почти ослепляя дерущихся и делая пол у них под ногами совершенно скользким…
Таких дуэлей бывает несколько в неделю, причём на каждого студента приходится до дюжины в год. Но бывает ещё особая мензура, на которую зрители не допускаются: она происходит между студентом, опозорившим себя хоть малейшим движением во время дуэли с товарищем, и лучшим бойцом всей корпорации; последний наносит провинившемуся целый ряд кровавых ран; и только после этого, доказав своё умение не шелохнуться, когда ему снесут половину черепа, студент считается омытым от позора и достойным остаться в ряду своих товарищей…» («Трое на четырёх колёсах».)
Разбивали стаканы
Ещё одна кёнигсбергская студенческая традиция — пирушка, называемая «Кнайп». Она могла устраиваться отдельными студентами, которые приглашали товарищей (числом от дюжины до сотни) в излюбленный ресторан и там «накачивали» пивом до полного изумления.
Иногда пирушка устраивалась всей корпорацией. Тогда при появлении каждого нового товарища все уже сидящие за столом вставали, щёлкали каблуками и отдавали честь. Когда сборище было в полном составе, избирался председатель, чья обязанность заключалась в дирижировании хоровым пением. На столе раскладывали ноты (по одному печатному экземпляру на двух человек), председатель кричал: «Номер двадцать девятый! Первый куплет!» — и все дружным хором затягивали первый куплет.
