«Ты молодец, Сонюшка, и замуж выскочила, и ребеночка родила, а я Надьку свою никак замуж столкать не могу, – по-соседски жаловалась она на дочь. – Вроде и с лица она ничего, и в теле хорошем, а все доброго мужика себе не сыщет…»
Претендентов на Надины руку и сердце и в самом деле находилось много, они чередой сменяли друг друга, но личная ее жизнь и в самом деле никак не устраивалась. То будущий зять не соответствовал требованиям Надиной мамы, потому что был недостаточно «простым и работящим», а если и соответствовал, то не хотел жить под любопытствующим присмотром тещи, которая, как всем известно, желает молодым только добра. Однажды Надя, проявив чудеса независимости, привела в дом веселого парня, который поначалу вроде бы и прижился, и тещино «добро» принял близко к сердцу, но через какое-то время Надя вдруг вышла на люди с синяком под глазом. Потом – еще и еще, оправдывая суженого убийственной народной поговоркой «бьет – значит, любит». А потом обе они, Надя с мамой, скрывались у соседей от пьяного буйства «любящего» и спешно вызывали милицию, пока тот изуверски старательно кромсал топором соседскую дверь.
В общем, замуж Надя так и не вышла. Похоронив маму, сильно затосковала в одиночестве и решила родить себе ребеночка в утешение, чтоб, как говорится, «было в старости кому стакан воды подать».
В тот же год, что и Сонина Машка, на свет появилась Надина Лизка, симпатичная смуглая девчонка с раскосыми карими глазками, шустрая и сообразительная. Кто был Лизкиным отцом – оставалось тайной за семью печатями, Надя так никому и не сказала об этом. Не сказала даже Соне, которая была для нее авторитетом абсолютно непререкаемым. Надя, открыв рот, всегда внимала каждому ее слову, буквально боготворила Соню, восхищалась ее внешностью, умом, ленивой грацией, восхищалась ее манерой одеваться, говорить, есть, пить кофе, курить сигарету… Сама же Надя к своим сорока пяти превратилась в толстую тетку-повариху с сильными руками и большим круглым брюхом, огрубела лицом и душой, работала с утра и до позднего вечера, чтоб хоть как-то прокормить себя и дочку.
Соня, в свою очередь, довольно благосклонно принимала Надино восхищение, но дарила ей свою дружбу маленькими порциями, как говорится, «в охотку», а чаще всего откровенно ею пренебрегая. Однако, несмотря на маленькие порции и пренебрежение, как-то так само собой получилось, что Машка основную часть времени проводила в Надином доме, была всегда накормлена, умыта и обихожена. Иногда Надя покупала им с Лизкой одинаковые платьица или костюмчики, и это тоже воспринималось как само собой разумеющееся, без бурного проявления Сониной благодарности, как привычное продолжение их странной дружбы.
– Слушай, Надь… А ты мне дашь денег взаймы? – спросила Соня, следя за Надиными лихорадочными перемещениями по кухне.
– Дам, конечно. А сколько?
Соня задумалась. А правда, сколько? От чего отталкиваться-то? Откуда она знает, сколько надо ждать возвращения Игоря? Или… Когда Мишка начнет работать, например?
– Я и сама не знаю, Надь… Не могу сообразить. От меня же Игорь ушел…
Впервые вслух произнеся эту фразу, Соня вдруг поверила в ее реальность. В одну секунду поверила, что случившееся действительно имеет место быть и происходит именно с ней, Соней. Сегодня, здесь, сейчас. Горло мгновенно перекрыла жесткая слезная волна, которая, не спрашивая разрешения, тут же прорвалась наружу, исказив до неузнаваемости ровное выспавшееся лицо. Она плакала и не могла остановиться, вытирая мокрые и горячие щеки дрожащими пальцами, изо всех сил стараясь успокоиться, и от этого только еще больше захлебываясь в следующей волне слез. Надя поначалу застыла над ней соляным столбом, видимо, пытаясь как-то переварить Сонину новость, потом бросилась успокаивать, заговорила что-то быстрое про «сволочей» и «козлов», и еще что-то про «кобелей, которые все такие». Наверное, то говорила, что и всегда говорят в подобных случаях. Соня и не вслушивалась, но вдруг каким-то особым чутьем уловила в Надином голосе незнакомые нотки, странные такие, чужие, ей несвойственные. Это было похоже на прорывающуюся сквозь сочувствие радость, которая на женском языке называется «ну, слава богу, не одна я такая»… Неуловимая вроде радость, но явно, явно присутствующая!
Тут же и очередная слезная волна, словно испугавшись, откатила назад. Соня горделиво распрямила спину, посмотрела прямо в Надины глаза. Так и есть. Она не ошиблась. Впервые Надя смотрела на нее без должного восхищения. Смотрела по-бабьи снисходительно, как на равную. Ей, Наде, равную! Будто Соня была такой же – неуклюжей толстопузой теткой-поварихой.
Ей вдруг стало совсем нехорошо. «Не хватает только бутылки водки на столе и пьяных откровений двух несчастных женщин», – подумала она, раздражаясь и злясь на себя. Быстро поднявшись из-за стола, пошла в ванную, умылась, вышла оттуда уже с улыбкой, говоря всем своим видом, что продолжения разговора и обсуждения темы не будет. Посидев еще минут десять, засобиралась домой.
Деньги у Нади она все же взяла. Однако от ее сочувственного «отдашь, когда сможешь» опять стало нехорошо.
Вообще Соня никогда не занимала денег. Не любила, когда она кому-то должна. В трудные безденежные дни она легко могла морить всю семью голодом, держать на овсянке и морковных запеканках, но долгов не делала никогда. Лучше голодная свобода, чем сытое обязательство – таков был ее жизненный принцип, которым она страшно гордилась. Редкие исключения делались только для Сашки, потому что это был как раз тот случай, когда лучше поступиться принципами, чем что-то объяснять…
Квартира встретила Соню тишиной, неубранной постелью, оставленной в раковине грязной посудой. Она устроилась с сигаретой на кухонном диванчике в любимой своей позе, подогнув под себя колени, привычно нырнула в себя, в свой внутренний диалог, самой себе задавая вопросы, сама себе пытаясь на них отвечать.
«Ну что, мадам Брошкина, надо как-то привыкать к своему новому положению!» – мысленно обратилась к себе Соня. А что? Действительно, надо. Никуда от этого положения пока не денешься. Тем более Надя только что продемонстрировала ей предсказуемую реакцию знакомых. Это еще хорошо, что близких подруг у нее нет. А то бы тоже, как Надя, насладились сочувствием… Приятельницы, конечно, кое-какие имелись, но их сочувствия можно не опасаться, поскольку они давно уже приучены ею к одностороннему общению. То есть к общению по ее инициативе. Но ведь можно и не проявлять покуда никакой инициативы…
Да, со знакомыми она как-нибудь разберется. Хотя – не в этом же по большому счету ее проблема состоит! Чего это она – о знакомых… Тут надо вообще что-то переосмысливать, в глубину смотреть надо, анализировать надо, почему все так наизнанку вывернулось. Есть где-то точка отсчета, только она не видит ее пока. Что-то мимо прошло важное, значительное, а она не заметила.
А что, вполне может быть. Если живешь как в теплом тумане, можно и не заметить. Ей-то в этом тумане хорошо жилось, а Игорю? Как там Сашка давеча в гневном пылу выкрикивала? Что она его не видит и не замечает? Что у него в квартире даже и места своего нет? Что, когда домой приходит, рубашку и брюки снимает в коридоре?
