— Нужно провести опознание, — предложил Коломиец. — Вдруг кто признает…
Труп выставили на улицу, но это ни к чему не привело: ни бойцам «Беспощадного», ни местным жителям застреленный знаком не был.
— Рожа не крестьянская, — высказывали предположения бойцы из бывалых. — И шрам старый. Вояка, не иначе.
— Беляки подослали, к бабке не ходи.
— Да могут и бандиты быть. Их тут по лесам шлындает без меры. Дезертиры, уголовники и прочая пакость…
Последние из отправившихся в погоню бойцов вернулись на рассвете с пустыми руками.
— Не иначе, кто-то с ними был, кто места здешние знает, — поделился мыслями старший, командир второго взвода Супрунов. — Куда-то они нырнули по-хитрому. Или где-то путь срезали.
Семенов приказал ещё раз неспеша прочесать окрестности. Он не верил в нападение белых, да и у бандитов не могло быть редких на фронте кольтов. И потом, зачем им убивать командира эскадрона? Нет, за всем происшедшим виделся другой след… Перед глазами стояла исполненная пьяной злобы физиономия Клюквина. Но никаких доказательств его причастности к нападению не имелось.
Днем прискакали из полка — Горюнов с двумя помощниками: все в черных кожанках, фуражках, с маузерами и прожигающими всех насквозь глазами.
Они и опознали убитого.
— Петр Воронин это, прозвище Челюсть! — мельком глянув, сказал чекист. — В Волчьей сотне у Шкуро был начальником разведки, головорез каких мало! Потом его свои же расстрелять хотели, он и ушел в бандиты. Они, паскуды, по зажиточным хуторам шастали и целые семьи вырезали! И вон где оказался… Ты его?
— Я, — кивнул Семенов.
— А не знаешь, чего он к тебе пришел? — остро глянул Горюнов. — У тебя же поживиться нечем!
— Не знаю, — пожал плечами комэск. Пьяная рожа Клюквина как-то не совмещалась с убитым белобандитом.
— Ну и ладно, — махнул рукой Горюнов. — Что заслужил, то и получил!
* * *
Отдых затягивался, и это было непривычно. Семенов в очередной раз проснулся на рассвете и с удовольствием вслушался в спокойное деревенское утро. Ни топота, ни лязга. Только вёдра легонько стукнули ручками, полилась в умывальник вода. Босые женские ноги быстро, но негромко прошлепали по дому и замолкли за скрипнувшей дверью во двор. Под окном щётка ординарца размеренно летала по сапожному голенищу. Где-то в отдалении весело перекрикивались несколько хриплых мужчин. Стены крашены в нежно-голубой цвет. Удобная кровать.
Хорошо. Спокойно.
Свой, отвоёванный мир, простирался далеко, насколько хватало слуха.
Решил побаловать себя немного, поваляться без дела.
Как у любого, вышедшего из крестьян, к безделью у Семенова отношение было двоякое. Безделье неурочное — подчинённых или своё собственное, нагоняло на него беспокойство и раздражение. Немедленно находилось занятие, спасающее от этой напасти. Безделье же, к примеру, вечернее, узаконенное — что крестьянским, что воинским укладом — напротив, заявляло о своевременном завершении всех дневных дел и причислялось, таким образом, к признакам жизни правильной, справной. А потому наполняло радостью. Утреннее ничегонеделанье на подушке, как ни крути, правильным не назовёшь. Простительно больному. Или ребёнку. В детстве — коротком крестьянском детстве, Ваня Семенов любил вот так проснуться и обнаружить, что вокруг никакой суеты, он лежит на печи, потягивается — и можно будет встать неспеша, неспеша одеться, и никто не будет подгонять, грозить подзатыльником. Особенно приятно было проснуться от какого-нибудь запаха. К примеру, дедовой махорки, или утренней каши — если уж совсем разоспался и мать уже приготовила завтрак.
«Интересно, — успел он подумать. — При коммунизме будут спать вдоволь? За весь, стало быть, предыдущий недосып?».
Но тут течение его мыслей, в состоянии праздности привычно свернувшее к светлому будущему, прервал гулкий стук копыт со стороны околицы. Всадник гнал вовсю. Комэск сел на кровати, стараясь определить направление. К нему. Вот уже подлетает к сгоревшему забору. Семенов вскочил на ноги и принялся одеваться быстро, как по тревоге. Сунул ноги в галифе, поддёрнул тугие на икрах штанины. Занырнул одним движением в гимнастерку. «Вот тебе и неурочное безделье. Вот и тебе и урок: либо порядок, либо суета». Лукин уже стоял в дверях с начищенными сапогами. Поставил их перед кроватью, обронил сдержанным шёпотом:
— Из штаба полка. Нарочный.
Портянка, правый сапог. Портянка, левый сапог. Начищенными они лучше не стали, только недотёртый гуталин мазал пальцы. Застегнул широкий ремень, перекинул крест-накрест ремни шашки и маузера, надел фуражку и, дав себе секунду сосредоточиться, вышел на крыльцо.
Нарочный был тот же, что в прошлый раз — рядовой штабного взвода Юрьев. Из городских, с цепкими умными глазами на узком лице. Комэск поискал в его руках пакет и не нашёл. «Мелочь какая-нибудь, — предположил он. — Раз письменного приказа не прислали».
— Товарищ командир эскадрона, — по-штабному отработанно: одновременно сдержанно и немного залихватски, отдал честь Юрьев.
— Вас вызывают в штаб. Приказано как можно скорей.
Семенов неспешно козырнул в ответ, в задумчивости поправил шашку. Не угадал. Хоть и на словах, а не мелочь. В штаб за всё время, что воевал, Семенова вызывали дважды: когда назначили командовать «Беспощадным» и перед ставропольским наступлением.
Он нашёл глазами Лукина, стоявшего у распахнутой входной двери:
— Седлай. Умоюсь пока.
— Там мясо осталось, — выходя, ординарец кивнул в сторону стола. — В чугунке, под тулупом.
Семенов завтракать не стал. Не запихиваться же наскоро при нарочном, а за стол не сядешь: приказано как можно скорей и это будет жест недисциплинированности, а может, даже и пренебрежения! Шагнул обратно, взял с сундука потертую кожанку — на скаку ветерок усиливается и теряет освежающую ласковость, продувает насквозь.
— Пока не вернусь, за старшего Маслик, — кинул он ординарцу, вскакивая в седло с крыльца и нащупывая носками стремена. — Да передай ему: прозевает мародёрство или ещё что, спрошу с него лично.
Глава 3
Особое задание
За околицей Юрьев взял левей, вверх по незасеянному пологому склону, уходившему от овсяного поля в сторону реки.
— Дорога до второй версты конницей потоптана вдрызг, — крикнул, обернувшись. — Обогнём, быстрее будет.
— Давай, я за тобой, — ответил Семенов, пуская Чалого вслед крупному гнедому штабиста.
Кони по узкой пешей тропке, светлеющей в плотной июльской траве, пошли умеренным галопом. От открывшейся за селом реки потянуло сыростью. Вдалеке, на излучине, белели голыми телами купающиеся бабы. Отправились с утра пораньше, пока расквартировавшийся эскадрон завтракает и занимается нехитрым воинским хозяйством — дочищает и починяет то, что не дочистил и не починил с вечера.
