– А много встречается случаев существования подобных копий в храмах? – спросил он Елену.
– В том-то и дело, что это редкость! Конечно, практика копирования произведений живописи, и в первую очередь, конечно же, эпохи Возрождения, в России появилась еще в восемнадцатом веке. Русские художники ездили в Италию, видели все своими глазами, пытались копировать, чтобы постичь тайну мастерства великих живописцев. Однако в храмовой живописи это практически не использовалось. До нашей находки был известен лишь еще один подобный случай. В Казанском соборе в Питере тоже есть фреска, представляющая собой копию картины Леонардо, и тоже в алтарной апсиде, и, пожалуй, это все.
– Такое ощущение, что она живая, – сказал Дорошин, вглядываясь в притягивающее к себе взгляд изображение. – Спасибо, Елена, что вы мне это показали.
– Всегда, пожалуйста. – Елена вдруг озорно засмеялась, и Дорошин подумал, что она даже сейчас покажет ему язык, но явно сдержалась. Он отметил, что на ней снова были отлично сидящие джинсы и тонкий свитерок, другой, не тот, что в поезде, который очень ей шел, гораздо больше привычных бесформенных юбок и кофт.
– Дед разрешил надеть джинсы?
– Ну, у нас же что-то типа субботника, связанного с переездом, поэтому можно, – снова засмеялась она.
Они спустились в подсобное помещение, где не было никого, кроме собиравшего какие-то ящики Ильдара Газаева, забрали нужные коробки, донесли их до машины и погрузили в багажник.
– Не новая у вас машина, как я погляжу, – заметила Елена, забираясь на переднее сиденье дорошинского «Хендая», действительно немолодого, но верного и резвого.
– Да я ж, как и вы, на государственной службе. Хоть моя и лучше оплачивается, но все-таки в олигархи мне попасть не светит. С трудов праведных не наживешь палат каменных. За то, что у меня свой дом есть, дяде Коле спасибо. Машинка – старенькая, зато своя, не в кредит купленная. Я вообще считаю, что многие беды сегодня от того, что люди пытаются жить на более широкую ногу, чем могут себе позволить.
– Да, я тоже об этом думала. Потребительское отношение к жизни – страшная вещь. Она выжигает душу настолько, что вместо человека остается только его пустая оболочка. Именно поэтому я стараюсь не думать о соблазнах. Хотя, признаюсь, иногда перед сном играю в своеобразную игру. Я пытаюсь представить, на что бы я потратила десять миллионов долларов, если бы вдруг они у меня появились.
– И на что? – заинтересованно спросил Дорошин. – Вот, верите, я бы не смог поделить десять миллионов долларов. Не соотносится эта сумма с моей повседневной жизнью. Ну, дом бы отремонтировал и благоустроил. Это максимум пять-шесть миллионов рублей, не больше. Ну, машину бы поменял, сыну бы машину купил, в отпуск бы съездил. На все про все мне бы одного миллиона долларов за глаза хватило, а еще девять куда?
– На счет в швейцарском банке. Чтобы жить на проценты.
– Мечтаете стать бездельником-рантье?
– Ну почему же сразу бездельником? Я бы продолжала работать искусствоведом. Я люблю эту работу, мне она нравится, но платят за нее такие гроши, что иногда даже стыдно становится за государство. У меня дед немолод уже совсем, и я с ужасом думаю, что будет, если он заболеет. Мне не потянуть ни лекарств дорогих, ни платных врачей, ни приличную палату в больнице. А если бы у меня были проценты, которые исправно капали из швейцарского банка, то я могла бы не бояться завтрашнего дня. И путешествовала бы, конечно. Очень хочется посмотреть мир, побывать в картинных галереях во Флоренции, в Уффици, Мадриде, Париже… В оперу бы миланскую съездила, в Ковент-Гардене бы побывала… Вот такие примитивные у меня мечты.
– Нормальные. – Дорошин пожал плечами. – Хотя вынужден вас разочаровать. Проценты в швейцарском банке такие мизерные, что на все могло бы и не хватить.
– Как это?
– Да так. Это распространенное заблуждение людей, которые на самом деле не имеют капиталов, о которых нужно было бы заботиться. В швейцарских банках, чтобы вы знали, доходность вкладов один-полтора процента годовых. И в Европе почти везде так. Исключение, пожалуй, только Чехия составляет. Там по вкладам дают пять-семь процентов, да еще и гарантируют безопасность вкладов государством. Но подоходный налог с прибыли по вкладам есть, так что тоже особо не разбежишься, но лучше, чем в других местах. Сейчас у богатых людей стало модным держать вклады именно в чешских банках. Выгодно потому что.
– Не буду про это думать, – рассмеялась Елена. – Все равно держать мне нечего. Я ж вам говорю – это игра такая. Чтобы слаще засыпалось. Мечты провинциальной Золушки. Расскажите мне лучше про ваш дом и ремонт в нем. Мне, кстати, еще когда я бывала в гостях у Николая Николаевича, очень нравилась ваша чудо-печка. Она такая красивая, мощная, теплая. Ее бы изразцами выложить! Я и Николаю Николаевичу говорила, что чудо как хорошо будет, но он отмахнулся от меня, что ему и так нормально. Виктор Сергеевич, хоть вы меня послушайте. Изразцы – это не просто красиво, это особая атмосфера… Домашняя-домашняя… Вот правда!
– Дорого это, – задумчиво сказал Дорошин, аккуратно паркуясь в небольшую дырку между машинами у нового здания, где теперь обитала галерея. – Я ведь изучал этот вопрос. Одна плиточка изразцов около ста пятидесяти рублей, если не больше. А печь – огромная, тут вы правы. Так как я – не олигарх, а простой российский мент, нет у меня таких денег.
– А вот тут я могу вам помочь. У нас с дедом есть дом в деревне. Наследственный, ему от родителей достался. Дед в молодые годы, когда профессора еще получали очень прилично, его в порядок привел, канализацию сделал, водопровод, отопление водяное. Но печь оставил и выложил ее изразцами. А делает их наш сосед дядя Леша, а вслед за ним его старший сын Никита и его жена Наташа. У них семейный подряд. Всю округу снабжают и иностранцам продают. Бренд у них, конечно, не такой раскрученный, как знаменитая куракинская керамика в Вологодской области, но делают они ничуть не хуже и значительно дешевле. А уж для своих-то – тем более. Хотите, я договорюсь?
– Не знаю, – засомневался Дорошин.
– А давайте, пока выходные дни, съездим к нам в деревню, вы своими глазами посмотрите на печь нашу, на изразцы, с дядей Лешей познакомитесь, с Никитой, с Наташей. Это недалеко, двадцать километров от города всего.
– А что, давайте, – согласился Дорошин, которому ужасно понравилась подобная перспектива. – Поехали завтра?
– Нет, завтра у меня есть запланированные дела, которые я не могу отменить. А вот послезавтра поедем, если вы не передумаете. И у меня будет к вам просьба, Виктор Сергеевич, давайте Габи с собой возьмем, если можно.
Она смотрела на него жалобно-жалобно. Дорошин прекрасно понимал, чем вызвана ее просьба взять с собой собаку – попыткой вернуться в счастливое детство, в котором она сама была маленькой, дед молодым и в котором у нее был верный друг – собака породы эрдельтерьер по кличке Габи. Той же самой тоской по прошлому, которое невозможно вернуть, были вызваны и его новогодние слезы, к счастью никем не замеченные.
