– Ты серьезно, Сэм? – удивился Бертольд.
– Вполне, Джонни. Ты бы видел, как они дерутся – до последнего патрона, сжав зубы и... В общем, давай выпьем за них.
– Давай, Сэм.
Они выпили еще и немного помолчали, прислушиваясь, как за тонкими стенами палатки все еще возбужденно переговариваются солдаты.
– Слушай, Сэмми, ты, говоришь, был на Конфине, – полковник Бертольд разлил остатки, а пустую флягу бросил на походную кровать.
– Был на Конфине, будь он неладен.
– А где стояла твоя часть во время войны?
– Какой войны, Джон?
– Ну как же, мы воевали – были врагами. Ликонский конфликт – помнишь? Полгода самой настоящей войны.
– Так это когда было, Джон.
– Да не так уж и давно. У меня там друга убило, поэтому для меня все как сейчас. Где ты тогда воевал, на западе или на южном фронте?
– Да ты чего, Джон, запьянел? Когда был Ликонский конфликт, мне было семь лет... – возразил Вильямс. Сказал и сразу протрезвел. Его сознание опалила странная догадка, и стало вдруг жарко, а перед глазами поплыли фиолетовые круги.
– Постой, Сэм. Что-то я совсем запутался, – сказал в свою очередь Бертольд. – Тебе сколько лет?
– Почти пятьдесят.
– И ты говоришь, что во время Ликонского конфликта ты был ребенком?
– Да, Джон.
– Но мне пятьдесят два, Сэмми! Мне пятьдесят два, и я воевал на западе в чине майора! Это было только три года назад!!! Три, а не сорок лет, Сэм!
– Не кричи, Джон... – сиплым голосом произнес Вильямс. – У тебя есть еще выпить?
– Есть, – еле слышно ответил Бертольд и отер с лица неуместные слезы.
Полковник Бертольд не боялся ничего, он смело шел в бой, он решительно командовал своими людьми, но то, что с ним случилось, то, что случилось с его солдатами, было страшнее всякого поражения, хуже всякой обиды. Это было просто несправедливо.
Достав из походной тумбочки еще одну фляжку и два стакана, более подходящие для подобной ситуации, Бертольд разлил армейский ром, а затем задал вопрос, который потребовал от него больших усилий:
– Так что, Сэмми, какой сегодня год по твоей версии?
– Пятьсот пятьдесят девятый от переселения Грегора...
– А по-моему – пятьсот девятнадцатый от переселения Грегора. И все мои ребята – почти семь сотен человек, подтвердят тебе это.
– Пока мы здесь, Джон, нет никакой разницы, какой сейчас год. В этих краях мы вне времени.
– А я все еще надеюсь, Сэм, я надеюсь, что нас перебросит еще и еще раз и, быть может, в конце концов мы окажемся дома. Только что мне теперь там делать?
Они подняли стаканы и выпили. Солдатский ром незаметно скользнул в их желудки, как будто это была обыкновенная вода.
– Что я теперь скажу своим людям, Сэм?
– Не знаю, Джонни. Меня радует уже то, что мы объединились. Вместе даже помирать не так противно.
– Тебе хорошо говорить, ты находишься в своем времени. А я как будто уже мертвец. – Бертольд вздохнул и, покрутив в руках пустой стакан, добавил: – Но я с тобой согласен, вместе лучше.
– И потом... – продолжил Вильямс. – Есть еще маленький шанс, и он находится на искусственном острове – в море. Что это, я не знаю; может быть, секретная инструкция, может, какая-то дыра, в которую можно прыгнуть – и ты сразу дома...
– Ты предлагаешь двинуть к морю?
– Да. У меня даже карта есть. Правда, она зашифрована, но кое-что я там уже понимаю. В любом случае, Джонни, лучше, если есть цель.
– Лучше, – согласился полковник Бертольд. А затем вдруг добавил: – А у меня дома дочка осталась. Лизой зовут... И теперь она моя ровесница.
Бертольд смотрел перед собой замутненными глазами, и было непонятно, в сознании он или нет.
– Главное для нас – вернуться. А что будет потом, это мы решим позже. Еще неизвестно, в какое время мы попадем – может, в прошлое.
– А сержант, говоришь, прожил здесь всю жизнь?
– Да.
– А его полк когда пропал?
– В пятьсот двадцатом.
– Понятно, значит, уже после нас, – угрюмо кивнул Бертольд. – Поэтому я о нем и не слышал.
– О Пятьдесят втором егерском много говорили, а вот о вас ничего не было слышно, – заметил Вильямс.
– Так решили начальники – тут я не сомневаюсь, – пояснил Бертольд. – На Конфине-то, считай, победили вы. Мы ушли оттуда, получив лишь незначительную компенсацию, а потом, значит, пропал мой полк. Ну и понятно, что все притихли. Вслед за поражением потеря полутора тысяч человек. Какой же политик захочет такого позора?
– А ты думал, отчего мы проваливались во все эти дыры, Джон? – спросил Вильямс.
– Отчего же не думал? Думал. Так долго думал, что, наверное, готов согласиться с чем угодно. Все дело в пирамидах. Не нужно нам было ломать чужие могилы – мерзко это.
– Мерзко... – со вздохом согласился Вильямс.
102
На следующее утро весь личный состав полка был извещен о том, что, пока они плутали в неизвестных мирах, у них дома минуло целых сорок лет.
Сообщивший эту новость полковник Бертольд опасался волнений или массового психоза, но ничего такого не случилось. Уцелевшие в жестоких боях солдаты потеряли всякую ориентацию во времени, и им трудно было осознать в полной мере, что же случилось на самом деле.
– Это чего же, моя жена теперь старуха? – спрашивал один пехотинец другого.
– Да она, может, померла уже.
– А сколько же моему Хуберту? Сынишка у меня был годовалый.
– Так он теперь, Холли, на пяток лет постарше тебя будет...
– Да ты чего говоришь?
– А вот то и говорю.
К Саломее подошел капитан Ольсен. Он посмотрел на девушку долгим взглядом и сказал:
– Теперь я понимаю, почему вы ничего не знали о конфликте на Конфине... И вообще, вы еще не родились.
– Увы, капитан, – грустно улыбнулась Саломея. – Вы заранее годитесь мне в дедушки.
– Дедушка Тэдди, – невесело усмехнулся тот.
– Что? – не поняла Саломея.
– Меня зовут Теодор Ольсен. Вот и получается – дедушка Тэдди.
– В колонну! – прокричал лейтенант Келли, самый громкоголосый из офицеров полка.
Солдаты тотчас бросились врассыпную и стали собираться у закрепленных за подразделениями машин. Словно муравьи они карабкались на броню мощных и неповоротливых «лосфиргов», самых популярных танков времен Ликонского конфликта.
Саломея и Бонн забрались в кабины умытых и почищенных механиками «скаутов», и все было готово к началу марша.
