Через десять дней Егор (умница, мамина радость, ценный сотрудник и будущий отец) легко ступает на перрон пятиглавого Frankfurt Hauptbahnhof. Съедает две хрустящих жареных колбаски с тушеной капустой, выпивает большую чашку кофе с молоком. Два часа бегает по магазинам для беременных, покупает молокоотсос, прорезыватель для нежных младенческих зубов, крупного Микки-Мауса на проволочных ногах и только после, нагруженный хрустящими пакетами, направляется привычным маршрутом на Майнцерляндштрассе, к стоку подержанных автомобилей. Симпатичный краснолицый Мартин (хозяин стока) угощает Егора обедом. Хлопает по плечу и смеется: ну что, не родила еще? Передает для Лизы подарок от своей фрау – пару крошечных пинеток из белой шерсти.
И, не снимая сердечной улыбки, продает Егору девять утопленников: три «БМВ», «мерседес», четыре «опеля» и «фольксваген гольф».
Ночью Лиза открывает глаза, с трудом садится на кровати и растирает сведенную мышцу, и после долго лежит на боку, спокойная и тяжелая, как кит, терпеливо дожидаясь, пока успокоится ребенок у нее в животе.
Лежа на верхней полке поезда Франкфурт – Москва, Егор, не просыпаясь, проезжает Варшаву. На дне чемодана огромный Микки Маус улыбается в пустоту.
На рассвете, не доехав до Лодзи пятнадцати километров, умирает «мерседес». На реанимацию нет времени, и потому его цепляют на буксир к хищной четырехглазой семерке «БМВ», которая послушно тащит его еще шесть с половиной часов, до самого Белостока, где ее прямо в очереди к белорусской таможне убивает речная вода, замерзшая внутри коробки передач.
В девяносто втором году упорные, опытные Егоровы водилы (среди которых врач-реаниматолог, доктор исторических наук и школьный учитель физики) предоставлены сами себе – еще нет мобильных телефонов. Им негде получить указаний, рекламацию некому предъявить. Они делают что могут, перецепляя умирающие одну за другой машины, тащат друг друга в сторону дома.
Эльба впрыснула своим жертвам медленный яд, действующий не сразу. Из девяти выбранных Егором машин своим ходом до Москвы доберутся три «опеля», «гольф» и всего одна «БМВ».
Безмятежный Егор прибывает на Белорусский вокзал, берет такси и мчится в маленькую коньковскую квартиру, где его ждет Лиза. Он четыре дня не слышал ее голоса. У метро на секунду выпрыгивает из таксомотора и покупает пачку тюльпанов, крепкую и хрустящую, как пучок зеленого лука.
Никто не звонит Егору домой с новостью, что он должен пятьдесят тысяч марок. Такие вещи делаются иначе. Следующим утром он приезжает в салон, проходит насквозь торговый зал, минуя отполированные сухие автомобили, застывшие на мраморном полу, как стая выброшенных на берег дельфинов. Все уже в курсе, но у Егора здесь нет друзей, и предупредить его некому. Он стучится к шефу и заходит, улыбаясь, как любимый сын.
Исса в кабинете один, сидит за полукруглым столом – маленький, тихий, с тяжелыми сонными веками. Он приглашает Егора сесть, предлагает кофе. Ласково, будто бы даже нехотя сообщает, что долг нужно погасить за месяц, и в ответ на Егоровы неуверенные протесты выбирается из мятого кожаного кресла и обходит стол. Протягивает смуглую короткую руку и поднимает потрясенного Егора за узел галстука. Быстро, незло бьет его по щеке. Месяц, повторяет Исса. С близкого расстояния Егор рассматривает желтые усталые склеры, заглядывает в черные акульи зрачки и пугается сразу, бесповоротно. Его бесстрашие заканчивается в эту самую секунду и не вернется уже никогда.
Пятьдесят тысяч марок – для Егора цифра невозможная. Запредельная. Такие деньги не у кого занять и нельзя заработать: родительская трешка на Университетском, заросшая сиренью маленькая дача на Каширке и немолодой Егоров «мерседес» вместе не стоят и половины этой суммы. С тем же успехом Исса мог бы потребовать миллион.
Несправедливо, без предупреждения Вселенная предъявила Егору счет, который он не в силах оплатить, сколько бы ни старался. Он выпадает из стеклянных дверей автосалона в синее апрельское утро, ледяное и яркое, и наедине с этим неподъемным счетом чувствует себя как пациент со смертельным диагнозом на пороге больницы, за которым продолжается неторопливая и прекрасная скучная жизнь. Снаружи лают собаки, заканчиваются кофейные фильтры и лед в морозильнике. Невовремя вскакивают прыщи, ломаются каблуки и телевизоры. Проигрывают футбольные команды. И смерть – неизбежная, обязательная для всех – не более чем размытая тень. Нереальная и далекая. По эту сторону невидимого водораздела – одинокий Егор, которому нет спасения. Которого убьют через месяц. Оглушительный инстинкт самосохранения ревет у него в ушах: беги. Беги, идиот.
В конце концов, ему всего двадцать три. Он мог бы прямо сейчас сесть в машину и уехать. Вырулить на любое из пригородных шоссе и катить наугад, на север или на юг, в Ростов или Суздаль, в Каменск-Уральский. С дороги позвонить маме. Затеряться в огромной стране. И никто не нашел бы его.
Егор думает об этом по пути домой и вечером, пока освобождает маленькую квартиру в Конькове и перевозит удивленную Лизу назад, к маме. И ночью, лежа без сна на узкой тахте в Лизиной детской. Огромная горячая Лиза неровно дышит в темноте, недобро тикают часы. Мертвый папа хмуро глядит с черно-белой фотографии, приколотой к стене двумя булавками. Егор заглядывает в чужое неприятное лицо с тяжелым подбородком. Впервые сомневается в том, что понравился бы своему тестю.
Именно в этой точке воспоминания Егора и Лизы, до этого общие, расходятся и текут отныне в разных руслах. Под грузом времени факты расплющиваются и теряют форму, перемешиваясь со снами и химерами. То, что мы когда-то сказали и сделали, переплетается и путается, смешиваясь с тем, что мы собирались сделать или сказать, и потому Егор, возвращаясь в этот краткий, страшный фрагмент своей вполне безоблачной жизни, вспоминает, как не сбежал. Не уехал. Остался возле своей беременной жены.
А Лиза помнит другое. Подъезд дома на Университетском, из которого они выходят – спокойная Лиза с младенцем в животе и ее красивый молодой муж. Двух невысоких бородачей в тренировочных костюмах, со смуглыми молодыми лицами, стоящих возле белой машины, и то, как теплая Егорова рука застывает под ее локтем, превращаясь в мертвую рыбу.
На работу не ходишь, ласково произносит юный бородач. Заболел? И делает шаг вперед. И Егор выдергивает руку и отступает – инстинктивно, всего на мгновение, в течение которого Лиза со своим животом и своим младенцем стоит на разбитом тротуаре одна. Не испуганная – удивленная. Невидимая, потому что темнолицые незнакомцы смотрят сквозь нее, на Егора.
Переехал, вздыхает второй бородач, и цокает языком, и даже горестно отводит глаза. Прячешься. Исса про тебя спрашивал.
Нет, жарко говорит Егор за Лизиной спиной, и она оборачивается, чтобы убедиться, он ли это сказал, – настолько иначе звучит его голос.
Кто прячется? Я не прячусь, напряженно и весело говорит Егор, и выходит наконец и стоит теперь сбоку, в двух шагах. У меня жена просто, жена вот-вот родит, неудобно в съемной квартире. Я ее к маме отвез. Пеленки начнутся, распашонки, всякое такое, ну, сами знаете, добавляет он с чужим, незнакомым смешком, и Лиза чувствует на животе его ладонь. Ей вдруг кажется, он вот-вот расстегнет на ней легкое весеннее пальто и предложит двум мальчикам со злыми смуглыми лицами потрогать. Убедиться, что он не врет.
