Своим полным непониманием происходящего, своими злобными нападками на Шеварднадзе авторы меня ну прямо, как теперь говорят, достали. В отместку последний абзац статьи: «Я лично не знаком с двумя авторами. Не знаю их. Не имею представления об их нравственных качествах. Но я давно, очень давно имею дело с авторами и статьями. Есть простая зависимость: покажи мне, что ты написал, и я скажу, кто ты. Щедро наделяя свою жертву сочными эпитетами и броскими характеристиками, наш авторский коллектив — и доктор, и член — по существу создавал, лепил свой собственный образ. Я долго искал ключевое, так сказать, слово к нему. Кажется, нашел — низость. Да, низость».
Откликов была тьма. Большинство благодарили. Но были и совсем наоборот.
«Бовин Александр!
(Не пишу „Уважаемый“, потому что уважать такое дерьмо нельзя.)
Прочитал вашу статью „Голос прошлого“.
Ну какой же ты подлец! Дерьмо всеядное! Был одним до „перестройки“, сейчас лепечешь черт знает что.
Пиши, гаденыш, поменьше.
Подонок! Только змея так шкуру меняет. Ты да Яковлев обогнали в этом и змею.
Ответь через „Известия“.
Не подписываюсь не потому, что стыдно за свои выражения, а просто не хочется, чтобы такая мразь знала, что его статьей заинтересовались.
26.06.91 г., Башкирия, г. Бирск».
После таких писем жалеешь, что журналистам не положено спецмолоко и спецмыло…
* * *
Увлекшись хождением вокруг нового политического мышления, я как-то упустил из виду сказать, что переход к указанному мышлению изменил и мое личное положение. Прежде, при мышлении старом, я находился внутри системы, которая мыслит или должна мыслить. Я не только находился за кулисами политического театра. Мне были хорошо знакомы главные действующие лица. И основные сюжеты разыгрываемого спектакля. Пусть на правах рабочего сцены (или суфлера), но я участвовал в постановке спектакля.
Теперь ставился новый спектакль. Из-за кулис меня переместили в амфитеатр, если не дальше. О фабуле и сюжете мог лишь догадываться. С главными действующими лицами был знаком шапочно. В общем, я оказался вне системы, которая мыслила по-новому или, во всяком случае, утверждала это.
Я не сразу осознал перемену и по старой привычке продолжал делиться с начальством мыслями, которые, как мне казалось, можно было пристроить к делу.
Весной 1985 года меня продолжала волновать китайская тематика. Вернее, меня волновала не собственно китайская тематика, а то, что она мало кого волнует в Москве. Пишу Горбачеву: чтобы способствовать эволюции политики Пекина в желательном для нас направлении, нужно, «во-первых, правильно понимать то, что происходит в Китае, и, во-вторых, постараться, чтобы наши передачи и публикации на китайскую тему работали на положительную перспективу. Пока же у меня создается впечатление, что ни в первом, ни во втором случаях мы не находимся на высоте положения.
Китай сейчас напоминает развороченный муравейник. Все в движении, в поисках, в переменах. Накормить, одеть миллиард (!) людей, создать для них сносные условия жизни — задача труднейшая, безумно трудная. Нащупывая путь ее решения, китайцы решительно отбросили маоистские догмы времен „большого скачка“ и „культурной революции“, встали на путь радикальных экономических реформ.
По своему содержанию эти реформы представляют нечто вроде синтеза нашего НЭПа, нашей (неосуществленной) реформы 1965 года, а также отдельных элементов югославского и венгерского опыта. Иными словами, сочетание плана и рынка. Об эффекте говорить еще рано, прошло мало времени. И все же заметное оживление и в сельском хозяйстве, и в промышленности очевидно. Очевидны и негативные социальные последствия: имущественное расслоение в деревне, усиление частнособственнических начал в городе, создание благоприятной среды для коррупции партийного и государственного аппарата и т. д. Китайцы видят эти минусы, активно борются с ними.
Приведу типичную выдержку из „Жэньминь жибао“: осуществляемые в Китае реформы „являются небывалым и крайне сложным делом. Десятки и сотни миллионов людей участвуют в создании нового. Всесторонняя реформа экономической системы с упором на города начата недавно. Ей не хватает опыта, и она не может во всем проходить гладко. Цели и направление реформ должны оставаться неизменными — это создание экономической системы социализма с китайской спецификой, повышение уровня материального благосостояния народа. В процессе реформ непрерывно возникают проблемы, процесс реформ — это процесс непрерывного решения проблем. Многие проблемы, — заключает газета, — могут быть решены только в ходе реформ. Неправильный стиль должен пресекаться, вопросы должны решаться, реформы должны поддерживаться, что отвечает чаяниям народа“. Общий тезис китайцев таков: мы держим решающие экономические и политические рычаги в своих руках и не позволим событиям захлестнуть нас.
Сложная, противоречивая картина… И вряд ли мы облегчаем себе ее понимание, делая акцент на „правой опасности“, на „сползании“ в сторону капитализма, на всякого рода „угрозах“, связанных с использованием иностранного капитала. Есть, конечно, и опасности, и угрозы. Но не следует гипнотизировать себя ими. Следует смотреть на вещи шире, масштабнее… Не исключено, что нынешний китайский эксперимент станет крупной вехой в истории мирового социализма.
А что и как мы говорим и пишем о Китае? К сожалению, почти ничего. Или редкие и краткие чисто информационные сообщения, или куцые комментарии, сделанные в намеренно недоброжелательной тональности. Из наших публикаций недвусмысленно следует, что происходящее в Китае продолжает вызывать у нас неприязнь и раздражение. И китайцы, естественно, не могут не чувствовать это.
Китайцы ведут себя иначе. Критика в наш адрес, как правило, ограничивается афганской и вьетнамо-кампучийской проблематикой плюс почти ритуальные упоминания о гегемонизме. Вместе с тем китайская печать пишет об успехах советской науки и техники, о советской культуре. Излагаются многие официальные материалы. Переводятся и издаются работы советских авторов по философии, истории, политической экономии. На этом фоне мы явно проигрываем.
По-видимому, о Китае следовало бы писать чаще, больше и, главное, умнее, объективнее. Китайцы должны почувствовать, что мы относимся к ним как к равным, понимаем их трудности, их проблемы, считаемся с их интересами. А иногда нужно и больше твердости. Афганистан, Кампучия, Вьетнам — здесь мы можем открыто и аргументированно критиковать китайцев.
Самое основное, самое главное — мы должны внутренне перестроиться, перестать обижаться на китайцев, если они делают не то, что нам нравится, или не то, что мы хотим. Очень трудно преодолеть инерцию, перестать видеть Китай через призму двадцатилетней вражды. Но без этого ничего не получится. Они — такая же „сверхдержава“, как мы или США. Они всегда будут проводить свою политику, исходя из своих интересов и своего понимания обстановки. Как, между прочим, и мы. И если действовать умно, если смотреть вперед, а не назад, если не ставить себя в ложное положение хранителя „вечных истин“ марксизма-ленинизма, то можно рассчитывать на сдвиги к лучшему в советско-китайских отношениях.
