Они содержат массу оговорок и недоговорок, массу двусмысленностей, которые работают на торможение перестройки.
Я понимаю, почему так происходит. Но так не должно происходить. Нас всегда губили опоздания и полумеры. Так что, по-моему, хватит опаздывать, хватит дозировать права и свободы, оглядываясь на нормы „казарменного социализма“. На этом я буду настаивать. И еще буду настаивать на том, чтобы проекты законов „писались“ прежде всего не чиновниками, не ведомствами, а юристами. И не были анонимными».
По-моему, достаточно коротко и почти ясно.
20 марта собрался VII расширенный пленум правления Союза журналистов СССР. Расширенный, потому что с правом решающего голоса был приглашен весь чиновничий корпус Союза (члены Центральной ревизионной комиссии, председатели правлений, их штатные заместители и секретари правлений, если они не входят в правление Союза журналистов).
Опять отвечали на вопросы.
21-го состоялось голосование. Я был спокоен.
А зря. Голосовали 452 человека. В списке из 15 претендующих я занял последнее место — 260 голосов против. Из числа пишущих и известных журналистов компанию мне составили Овчинников и Лацис. Из числа начальства отклонили главного редактора «Учительской газеты» Г. Н. Селезнева и председателя правления Союза журналистов Казахстана К. К. Дуйсеева.
Обидно было. Правда, как это ни парадоксально, последнее место (именно последнее!) как-то успокаивало. Позволяло усомниться в объективности поставленной мне оценки.
Что случилось? Выслушивал разные мнения, сам много думал. Получилась такая картина.
Процентов на девяносто голосовавшие состояли из журналистских чиновников разных рангов. Я их раздражал. Своим независимым поведением. Своими орденами и премиями. Широким читательским признанием. Близостью к начальству, которое теперь и не начальство вовсе. Я делал то, что они хотели бы, но не могли делать.
Я допускаю, что в каких-то случаях моя независимость, уверенность в себе могли выглядеть как высокомерие, зазнайство. Да и вообще любое достоинство, как известно, можно переквалифицировать в недостаток. Особенно при желании.
Спасали, как всегда, письма. Их было много. Они поддерживали и успокаивали.
Владимир Николаевич Коленко (Москва):
«А Вы знаете, товарищ Бовин, я в период гласности Ваших статей не читал, выступлений не видел. Так уж почему-то получилось.
В памяти у меня класс Вашей работы десятилетней давности, и именно по этим воспоминаниям я и имею такое необычайно высокое мнение о Вас.
Ваше фиаско на выборах — это высочайшая оценка Вашей работы и Вашего таланта, данная антимиром.
А в мире и в миру, в отличие от антимира, Вас чтут и уважают».
В общем, первая попытка проникнуть внутрь перестройки, занять позицию, которая позволяла бы активно воздействовать на перестроечные процессы, не удалась. Наверное, на этом следовало бы остановиться. Продолжить внепарламентскую деятельность. Но остановиться не удалось. Кураж действовал. И порох, не растраченный в Союзе журналистов, вроде бы еще оставался в пороховнице. В Загорском территориальном избирательном округе № 31 должны были состояться повторные выборы. И я поднял руку…
19 апреля окружная избирательная комиссия зарегистрировала 22 человека кандидатами в народные депутаты СССР. Среди них экономист Пияшева Лариса Ивановна, писатель Иванов Анатолий Степанович, комментатор ЦТ Крутов Александр Николаевич и другие столь же почтенные лица. Выборы были назначены на 14 мая. И завертелась предвыборная карусель.
Скажу сразу — выборы я проиграл. Но посмотреть на всю эту процедуру изнутри, встретиться с десятками самых разных людей, услышать массу нового — все это было чрезвычайно интересно.
В округ, кроме Загорска, входили Дубна и Талдом. Не очень далеко от Москвы, но и не очень близко. В разгар предвыборных баталий я жил в Дубне. Благо наличие Объединенного института ядерных исследований гарантировало гостиничный сервис. Хлопот было много. Например, нужно расклеить в посещаемых местах тысячи листовок с личностью кандидата и какой-то броской фразой. Типа «Вы его знаете — он не подведет!». Родные «Известия» помогали. Типография печатала наглядную агитацию с моей неоглядной физиономией. А мои юные друзья (не могу не вспомнить Гену Чародеева и Гаяза Алимова) заклеивали ими все, что могли.
Необходима была предвыборная платформа. И более основательная, чем та, которой я соблазнял журналистов. Сочинил девять тезисов. Тезис первый гласил: «Перестройка — это революция. Революция означает смену власти. Надо отобрать власть у партийного и государственного аппарата, вернуть ее народу. Только так можно решить задачу, поставленную XIX Всесоюзной конференцией КПСС, — преодолеть отчуждение трудящихся от власти. Только так можно наполнить конкретным содержанием лозунг „Вся власть Советам!“».
Буду настаивать на изменении статуса депутата и парламентских процедур, чтобы депутаты имели реальные возможности контролировать состав и деятельность исполнительных органов. И дальше было много чего хорошего, что может пригодиться моему внуку, если он пойдет по дороге, на которую не удалось вступить его деду.
Кандидатские платформы рассматривались в прокуратуре на предмет их соответствия Конституции СССР. Прокурор, советник юстиции А. Н. Кривоносов, заметил, что слово «революция» имеет несколько значений, и поэтому «недостаточно грамотные» граждане могут неправильно понять. И вообще, тезис об отобрании власти следовало бы конкретизировать. Поскольку я не понимал, как это сделать, текст остался без изменений.
Хуже пришлось Пияшевой. Ее призывы к многопартийности и частной собственности были сочтены противоречащими Конституции (до новой Конституции оставалось меньше пяти лет).
Избирательная комиссия решила, что должно состояться четыре встречи избирателей с полным составом кандидатов. Представьте себе: на сцене 22 человека. Если на каждого по пятнадцать минут (обрывки платформы и несколько вопросов), получается более пяти часов. Трудно высидеть. Поэтому все комкалось и превращалось в бессмысленную трату времени. Гораздо интереснее были индивидуальные встречи. Тогда еще люди веру не потеряли. Куча вопросов, выступления, горящие глаза.
В каждом городе у меня было нечто вроде команды. Знакомили меня с общей обстановкой, говорили об особенно больных проблемах, советовали, на что нажать, а где сбросить давление. Были пункты, где не могли договориться. Например — религия. В округе Загорск доминировал, а я четко заявлял, что в Бога не верю. И не соглашался с ребятами, которые просили найти обтекаемую формулу. Или Гдлян и Иванов. Их, как разоблачителей коррупции верхов, тогда чуть не на руках носили. Я же считал их проходимцами, о чем прямо и заявлял. Модно было поносить «застой». Но я доказывал, что не сводится весь тот период к «застою». Мои команды утверждали, что на этих и аналогичных заявлениях я терял много очков. Возможно. Но тут я действовал, как Нина Андреева: «Не могу поступиться принципами!»
Я считал своим главным соперником Пияшеву. О Крутове вообще не думал, уж больно, на мой взгляд, он был серый и бесталанный. Но избиратели 14 мая рассудили по-своему.
