Здесь кончается пространство для компромиссов, маневрирования, обмана и самообмана. Здесь Москва, и прежде всего мы, русские, поставлены перед жестким и ответственным выбором. Или мы найдем в себе мужество наступить на горло собственной песне и дать возможность уйти тем, кто настаивает на этом. Или мы пошлем ОМОН, армию, чтобы воспрепятствовать реализации права на самоопределение.
Первое „или“ чрезвычайно болезненно. Будет много недовольных, протестующих. Досыта нахлебаемся мы демагогии. Услышим истерические выкрики сторонников „единой и неделимой“. Активизируются враги перестройки (и политические противники президента). Придется пройти через все это. Но чем дальше в прошлое будет удаляться нынешнее время, тем будет яснее: самая эффективная политика — принципиальная политика.
Второе „или“ будет означать не только крах нового политического мышления, но и нравственную катастрофу. Мы сами прикуем себя к позорному столбу истории. Мы так извозим в грязи Россию, социализм, перестройку, что не знаю уж, когда удастся отмыться. До сих пор стыдно и долго еще будет стыдно за Венгрию, Чехословакию, Афганистан».
А за Чечню не стыдно? — вопрос уже из 2003 года.
Рад, что в 1991 году я оказался среди тех 76 процентов участвовавших в референдуме, которые сказали «да» сохранению Союза. В Грузии, Литве, Молдавии, Армении и Эстонии референдум был запрещен. Во всех остальных республиках значительное большинство выступило за Союз.
Казалось бы, заложена прочная политическая база для создания нового союзного договора. Но, к сожалению, нерешительность Горбачева, разнузданное политиканство Ельцина не позволили опереться на эту базу. Находясь рядом с перестройкой, я мог лишь издалека наблюдать за новоогаревским процессом (так именовали процесс подготовки нового договора, поскольку работали часто в Ново-Огареве). Пользовался слухами и отрывочной информацией, которой иногда делились старые друзья. У меня сложилось впечатление, что Горбачев, ощущая себя все-таки хранителем имперской традиции, довольно вяло шел навстречу желанию республик расширить свои права. Ельцин же, стремясь расшатать президентское кресло под Горбачевым, напирал на суверенность, ограничение прав союзного центра. Лидеры республик чувствовали это противоборство и стремились использовать его в своих целях. В результате подготовка договора шла медленно, с множеством «перекуров», без должного учета сгущения политической атмосферы, консолидации противников перестройки.
Первым в колокол тревоги ударил 12 декабря 1990 года Шеварднадзе, когда он подал в отставку. Но, как казалось из моего далека, Горбачев не придал этому значения. Назначение министром иностранных дел Александра Александровича Бессмертных усилило мидовское чиновничество, но не укрепило политические позиции Горбачева. Он, конечно, знал сталинскую аксиому «Кадры решают все!». Но в политической суете не всегда следовал ей и постепенно утрачивал реальные рычаги воздействия на обстановку.
23 июля 1991 года «Советская Россия» опубликовала «Слово к народу», практически призывающее к свержению нынешней власти и отходу от перестройки. «Слово» произносили известные люди, среди которых были генералы — афганцы Громов и Варенников, писатели Распутин, Проханов и Бондарев, певица Людмила Георгиевна Зыкина, будущие гэкачеписты Стародубцев и Тизяков, будущий кандидат в президенты Зюганов, скульптор Клыков и даже философ Володин. Этот колокол звучал мощнее, чем тот, в который ударил Шеварднадзе. Но Горбачев снова сделал вид, что ничего не происходит. И благополучно отбыл в Крым.
А я поймал себя на мысли о том, что вместо сугубо личных наблюдений, связанных с моим участием в каких-то делах, событиях, я стал кормить читателя пересказом в общем-то известных вещей. Но что делать, если хотя и состоял, но «не участвовал»? Да еще и записей тогда почти не делал. Но все же постараюсь держаться ближе к себе.
* * *
Итак, утро 19 августа, понедельник. Я выхожу из дому, чтобы ехать на работу. Сосед спрашивает:
— Ну как?
— Ты о чем?
— Ты не знаешь?
— Нет…
— Горбачев накрылся. Слушай в машине.
Действительно, пока добирался до «Известий», все мне разъяснили.
Не знаю почему, но колючее слово ГКЧП не испугало меня. Все услышанное не воспринималось серьезно.
На работе первым делом позвонил «спецдрузьям». Узнал, что Горбачев здоров, но блокирован в Форосе. Ельцин — в порядке.
Вторым делом позвонил жене. Радио у нас дома нет, телевизор включаем только вечером. Так что Лена Петровна была не в курсе. Сказал ей, чтобы не беспокоилась. Спектакль долго длиться не будет.
«Известия» не попали в круг газет, закрытых по указанию ГКЧП. Видимо, Николай Иванович Ефимов, наш главный редактор, опасений не вызывал. Но он был в отпуске, и решили разочаровать путчистов. В частности, я сел писать статью «Право и политика» — о нелигитимности, антиконституционности деятельности ГКЧП. И вдруг появился Ефимов. Фрондеров сразу окоротили. Мой материал — он уже был в гранках — сняли.
А на следующий день его обогнали события.
Вечером 19-го ГКЧП назначил пресс-конференцию. Пошли с Кондрашовым. Все видели на телеэкранах растерянных людей и дрожащие руки Янаева. Я не собирался ничего ни у кого спрашивать. Все было более или менее ясно. Но не выдержал. Решил чуть разрядить атмосферу. И задал вопрос Стародубцеву: «А вы-то как оказались в этой компании?»
Утром, к собственному удивлению, оказался в героях. Стол был завален телеграммами. Звонили телефоны. Но один звонок был поперек. По «вертушке» звонили:
— Учти, сука, мы еще встретимся!
Послал его…
А в прохановской газете «День» появилась заметка: «Политобозреватель Александр Бовин, совершавший чудеса храбрости в борьбе с бифштексом и вкусным пивом, получил микрофон на пресс-конференции ГКЧП, но не крикнул: „Долой диктатуру!“, а лишь спросил Стародубцева, как тот попал в состав комитета. И это было выдано демократической прессой за высшую храбрость. Так чем же будет награжден бесстрашный? Звездой Героя, или Мальтийским крестом, или просто румяной грудинкой?»
В редакции на следующий день продолжалось перетягивание каната. Но уже к вечеру обстановка стала проясняться. В среду газета вышла под шапкой: «Реакция не прошла!»
В четверг, 22 августа, состоялось бурное заседание редакционной коллегии с привлечением всех желающих. Редколлегия сняла Ефимова. «Известия» отказались быть органом президиума Верховного Совета СССР. Учредителем газеты стал журналистский коллектив. Главным редактором избрали Игоря Нестеровича Голембиовского. В пятницу публикуется мой материал: «Победа! Что дальше?»
«Попытка государственного переворота бесславно провалилась. Точнее, она была провалена. Провалена прежде всего москвичами и ленинградцами. Провалена Верховным Советом РСФСР. Провалена людьми, которых еще недавно именовали „так называемые демократы“.
Победа — всегда праздник, радость, счастливые лица. Но, слыша вчера вечером орудийные залпы, которыми Россия салютовала победе, я подумал: не рано ли? Ведь, по существу, та социальная почва, которая взрастила заговор, те проблемы, беды наши и боли, которыми спекулировали заговорщики, те настроения, которые помогли им, и — главное! — те люди, которые помогали им, поддерживали их, — все это осталось, все это окружает нас.
