Почему-то говорят и пишут: верительные грамоты, то есть во множественном числе. Хотя бумага, документ, грамота — она одна. Привожу полностью:
ПРЕЗИДЕНТ СОЮЗА СОВЕТСКИХ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ РЕСПУБЛИК М. С. ГОРБАЧЁВ
ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ ХАИМУ ГЕРЦОГУ ПРЕЗИДЕНТУ ГОСУДАРСТВА ИЗРАИЛЬ
Ваше Превосходительство,
Следуя политике укрепления сотрудничества между народами и желая способствовать развитию дружественных отношений между Союзом Советских Социалистических Республик и Государством Израиль, я решил назначить при ВАС ГРАЖДАНИНА Александра Евгеньевича БОВИНА в качестве своего Чрезвычайного и Полномочного Посла.
Аккредитуя гражданина Александра Евгеньевича БОВИНА настоящей грамотой, прошу ВАС, ВАШЕ ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВО, принять его с благосклонностью и верить всему тому, что он будет иметь честь излагать ВАМ от моего имени и от имени Правительства Союза Советских Социалистических Республик.
(М. Горбачев)
Скрепил (Э. Шеварднадзе)
Министр Внешних Сношений СССР
Москва, Кремль
11 декабря 1991 года
Вот эту грамоту я и вручил президенту Израиля. Выпили шампанское. Мило побеседовали. Договоренность была такая: до 30 декабря я представляю Советский Союз, после — Россию.
Все было как положено. Мотоциклисты, почетный караул, красный ковер. И весь я в черном мундире с золотым шитьем. Ну прямо как швейцар в пятизвездочном отеле.
Торжество, праздник. А на душе кошки скребли. Последний раз поднимался красный флаг. Последний раз играли наш гимн. Последний посол погибающей великой империи.
Внутреннюю напряженность разыгрывавшейся сцены чувствовали многие.
«Одно из ярких впечатлений 91-го года, — писал вечный диссидент (и у нас, и у них) Владимир Свирский, — вручение верительных грамот президенту Израиля послом Александром Бовиным.
Я издавна уважаю Бовина, как, впрочем, всех, кто так или иначе „бодался с дубом“. Занятие это только на первый взгляд кажется бессмысленным и бесперспективным.
Церемонии, подобные той, о которой идет речь, вообще представляются мне своего рода бутафорским атавизмом. А к этой примешивалось еще нечто фантасмагорическое.
Я наблюдал за ней по телевидению. Появляется посол, напоминающий облаченный в мундир самовар, — вот уж кому генеральство — а должность-то генеральская, и мундир генеральский — как маршалу Язову балетная пачка. Чувствуется, что Бовин и сам это понимает и мечтает только о том, чтобы поскорее облачиться в привычную рубашку.
Бовин — посол! Да где?! В Израиле! Какой фантаст мог такое предсказать еще пять лет назад?
Верительные грамоты подписаны человеком, уход которого уже предрешен. Поднимается флаг уже несуществующего государства — ну разве не фантасмагория! Раздаются начальные аккорды уже мертвого гимна — последнее официальное исполнение. Оркестранты, вероятно понимая трагикомическую значимость момента, стараются изо всех сил».
* * *
В еженедельнике «Знак времени» от 27 декабря говорилось: «Александр Бовин — посол несуществующего государства, вручение им верительных грамот — самое фантастическое событие в истории дипломатии».
Приятно войти в историю дипломатии. Не менее приятно войти в историю поэзии. Меня ввел туда Анатолий Добрович, сочинивший «Сонеты Бовину»:
I
Любезный Александр, какая радость: Бовин!
Усилится одышка в центре склок.
С Россией диалог во сне лишь полюбовен,
Но «оскорбленному есть чувству уголок».
В харчевне, где б хозяин приволок
Нам пива, и маслин, и мяса из жаровен,
И левантийских всяких там хреновин,
Чтоб шел еврейско-русский диалог,
Как разговор, прервавшийся вчера,
В котором чувствуешь: политика — игра,
И нации — игра, и разница в широтах,
А не игра — такие вечера,
Свой человек, большущий, как гора,
И жемчуг мысли в общих нечистотах.
II
В посольском кабинете день-деньской,
Но ранним утром — этакое диво:
По влажному бульвару Тель-Авива
Пройтись, как от Никитских до Тверской.
Нет-нет, повеет нашею Москвой…
Гляди, она сместилась прихотливо
На Юг, ее украсила олива,
Пророков гомон, ветерок морской.
А вдруг и вправду есть такой распил,
Где линии судеб нерасторжимы,
Хотя встают и падают режимы?
За это я б чего-нибудь распил…
Но, господин посол, державной чести школа
Диктует лишь поклон в пределах протокола.
Поэзия примирила меня с прозой. Разговор, прервавшийся, к сожалению, не вчера и не позавчера, надо было начинать снова…
* * *
Не все встречающие ограничивались «поклоном в пределах протокола». Далеко за рамки протокола вышли советы, которые дал мне лидер «русского» Израиля Натан Щаранский
[24]. 3 января 1992 года в «русской» газете «Время» было опубликовано письмо Щаранского:
«Уважаемый господин посол, барух ха-ба, добро пожаловать в Израиль!
Должно быть, Вы ощущали некоторую неловкость в тот день, когда вручали верительные грамоты нашему президенту. Слушая советский гимн, слова которого — „Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь“ — нам с Вами так хорошо знакомы, Вы не могли не сознавать, что это — последние мгновения того самого „навеки“.
Тем не менее Ваше положение более прочно, чем могло показаться. Верительные грамоты, подписанные уходящим в отставку президентом Горбачевым, были чистой формальностью. Но в то же время Вам выразил доверие куда более надежный и последовательный в своих действиях человек — моя мама.
„Бовин? Посол в Израиле? — сказала она. — Прекрасный выбор! Кажется, это был единственный советский журналист, который не обливал грязью тебя и других диссидентов“.
Моя 83-летняя мама, должен заметить, — явно не тот человек, который с легкостью вручает верительные грамоты.
Однажды такого рода грамоту безуспешно пытался получить от нее в Москве кагэбэшник „по особо важным поручениям“. Он надеялся, что ее письмо поможет ему добиться аудиенции у меня, одиноко царствовавшего в карцере Чистопольской тюрьмы. Но мама, зная, что я дипотношений с КГБ не поддерживаю, в письме ему отказала, лишившись тем самым и возможности послать продукты и приветы с воли сыну. Вот почему выражение ею Вам доверия — дело нешуточное.
