— Что скажете о России, специалистом по которой себя не считаете?
— …Никто не знает, куда мы идем. Для нормального российского человека это довольно тяжелая штука. Такой закон, сякой закон, отобрали сбережения, что-то приватизировали, нет дефицита, но и денег нет, сплошные презентации и убийства… Ради чего все это? Раньше было понятно — мы строим коммунизм. Эрзац религии. Но вера как-то облегчала жизнь. А сейчас мы что строим? Капитализм с социалистическим лицом или социализм с капиталистической задницей?..
— Может быть, коммунизм для «новых русских»?
— Да какое там! Это все пена… «Новых русских» мало. Они нужны, конечно: являют собой то самое «бродило», которое раскручивает какие-то сюжеты истории. Но я не о них. Много, очень много людей живут хуже, чем раньше. Тут проблема. Завтра будет лучше? Допустим. Но надо честно говорить с людьми. Что мы делаем? Куда идем? Не говорят ведь…
— Как, на ваш взгляд, в России воспримут «явление Бовина народу» коммунисты, идеалы которых вы всю жизнь пропагандировали, и демократы, благодаря приходу к власти которых вы стали послом?
— С нынешними коммунистами у меня никаких отношений нет и не будет; они вряд ли обрадуются моему возвращению: мало того что я «сионист», так еще и просто «редиска». Что касается демократов, они, к сожалению, оказались исторически несостоятельными… Мы, «шестидесятники», хоть и много, думаю, сделали для России, но в решающий момент оказались беспомощными. После XX съезда можно было повернуть Россию, но мы тогда были слишком молодыми. <…> В итоге старая номенклатура нас «объехала». Наше время наступило вторично, и снова мы этим не воспользовались. Почему мы — и те, кто моложе, — свалив тоталитарный режим, не смогли вытащить Россию?
Не знаю… «Номенклатурщики» нас опять обошли, а мы, демократы, оказались «дерьмократами». Может быть, так произошло потому, что среди нас было слишком много «рассуждателей» и слишком мало «деятелей», а новый этап жизни требовал именно практики. Тут, к моему глубокому огорчению, мы, повторяю, оказались несостоятельными… Наше поколение проиграло свою главную битву — за новую Россию. Обидно… Я дезертировал в Израиль, другие дезертировали «в себя», уйдя от активной деятельности. Грустно…
— На Ельцина не надеетесь?
— У Бориса Николаевича остался последний шанс… Я иногда сравниваю Горбачева с Ельциным. Первому можно предъявить много претензий, но все-таки он вошел в историю как человек, давший нам свободу, сломавший огромного тоталитарного монстра. И этим самым, что бы дальше ни было, «памятник себе воздвиг нерукотворный». Что же касается Ельцина, то, если он ничего не доведет до конца, — войдет в историю как человек, «распустивший» Советский Союз. Как разрушитель державы. Великой державы.
— Вы не только «дезертир», но и «ссыльный». Правда, сослали вас не на Соловки, а в «Известия»…
— «И щуку бросили в реку»… Моя Петровна всегда была недовольна, что я в ЦК работаю, все требовала, чтобы я оттуда ушел, и тут говорит: «Ну вот, дождался, что тебя выпихнули». Но все к лучшему. В ЦК я был известен десяти начальникам и десяти подчиненным. «Слетев» в «Известия», я стал известен, извините за тавтологию, всему Советскому Союзу. Так что решение начальства неожиданно оказалось для меня выигрышным.
— Александр Евгеньевич, вы ведь, по сути, всегда играли определенную роль — демократа. Другое дело, что эта роль была поручена именно вам в силу ваших личностных качеств: ума, обаяния, образованности и т. п. Но вы всегда лишь хорошо справлялись с отведенной вам ролью, не более того…
— Безусловно, я никогда не был ни революционером, ни диссидентом. Понимал, что мы накладываем макияж на уродливую систему и когда-нибудь нам это припомнят. Но успокаивал себя тем, что иногда удавалось избегать каких-то крайностей, давать не самые глупые советы начальству. Особенно в вопросах внешней политики. Хельсинки, стратегическое разоружение… Получалось все-таки.
— Вы возвращаетесь не в ту страну, из которой уезжали пять лет назад. Новые люди, новые нравы, новые вкусы. Ваша бывшая популярность под вопросом. Не страшно?
— Видите ли, существует то, что я называю «синдром Плисецкой». И вот я думаю, сумею ли я сам вовремя прекратить «танцевать»? Это, наверное, очень сложно: пример тому Перес — человек, которого я глубоко уважаю и который неотделим от истории Израиля. Но, по-моему, он нужный момент пропустил. Может быть, хватит «танцевать»? Сделал свое дело — собирай грибы…
На днях я был у вашего президента. И мы как раз заговорили на эту тему. Тут я вспомнил, как выступал когда-то с лекцией в Тюменском нефтяном институте. Фамилия директора, конечно, Коган. Закончилась моя лекция, и пошли вопросы. Встала женщина приятных лет и сказала: «Александр Евгеньевич, а вот как вы думаете, когда должен руководитель освобождать свое место?» А генсеком в то время был Черненко. Зал затих… Народ насторожился… Отвечаю: все очень просто. Мимо начальника идет секретарша — молодая, симпатичная, все при ней… Если у начальника не возникает желания шлепнуть ее по заднице — все, он должен уходить.
Бурные аплодисменты!..
Так вот очень боюсь, как бы не пропустить тот момент, когда надо уходить. Или становишься смешным. Вариант: дача, внук, книги, Интернет — и живи потихоньку, пиши, если не лень и если есть о чем, мемуары.
— «Сечете» в Интернете?
— Пока еще не «секу», но по приезде в Москву поступлю на курсы — люблю все делать lege artis, по правилам.
— А на водительские права наконец сдали?
— Сделал три захода. И три раза меня «завалили» — за лихачество. Это естественно. Представляете, какому количеству знакомых можно рассказать, что ты «срезал» самого российского посла?.. Так я уехал из Израиля — с любовью, но без прав…
Пятая молодость
1997–…
Все, конечно, условно. И какой-нибудь нудный пессимист (в Израиле есть емкое слово: «нудник») обязательно станет травить душу, доказывая, что нет и не может быть никакой «пятой» молодости, а есть самая обычная первая старость. И где-то внутри самого себя (или самого тебя?) зашевелится сомнение — черт с ней, с молодостью, ведь с ней хлопот не оберешься. И зарядку надо делать каждое утро, и не шаркать ногами при ходьбе, и регулярно посещать бассейн «Чайка», и выразительно (не гендерно!) смотреть на искусительниц рода человеческого, и, отвечая на неизбежный вопрос неизбежного «нудника» о здоровье, небрежно заметить: «Я — безнадежно здоровый человек!» Все это так. Если ко всему этому относиться с унылой серьезностью. Но ужасно не хочется. Жизнь, к счастью, игра. Можно играть больных и старых. Многие, как это ни странно, этим занимаются. Причем делают это по системе Станиславского и даже получают удовольствие. Можно играть здоровых и молодых. Станиславским, правда, тут не обойдешься, нужно у Любимова учиться. Это — мой вариант.
Вариант на все случаи жизни. Которые были.
И, уж конечно, на тот случай, который случился теперь.
Я вернулся не в ту страну, из которой уезжал. Та страна — агония тоталитарного, «казарменного» социализма. Эта страна — длящиеся муки рождения неизвестно чего. Скорее капитализма, но с социалистическими присадками. Надо разобраться. Надо вписаться, встроиться в новую жизнь. А зачем разбираться и встраиваться, если молодость прошла? В том-то и дело…
