В России правом помилования Конституция наделяет президента (п. «в» ст. 89). Причем, в отличие от Конституций советских (1936 и 1977 годов), российская Конституция право «просить о помиловании» предоставляет каждому осужденному (ч. 3 ст. 50). То есть инициатива помилования идет не сверху вниз, как было прежде, а снизу вверх. Практически — это тысячи и тысячи просьб о помиловании, адресованных президенту. Соответственно, возникла потребность и в новом, демократическом механизме обработки этих просьб и их доведения до президента.
Так появилась Комиссия по вопросам помилования. Ельцин создал ее в 1992 году. Первое заседание состоялось 6 марта. Первым (и последним) председателем был Приставкин. Все десять лет комиссия находилась за пределами аппаратных игр и бюрократических разборок. За это время сложился, на мой взгляд, достаточно эффективный механизм подготовки материалов для президента.
Первое звено — администрация исправительного учреждения. Она обязана принять от осужденного (от любого осужденного) просьбу о помиловании и вместе со своим заключением, а также другими необходимыми документами направить (обязана направить) просьбу в Администрацию Президента.
Второе звено — Управление Президента РФ по вопросам помилования. Обязанность управления, которое укомплектовано квалифицированными юристами (около сорока человек), — первичная обработка, «сортировка» просьб о помиловании. Те просьбы, которые, с точки зрения юристов управления, имеют шанс на помилование, вносятся на рассмотрение комиссии.
Третье звено — эта самая комиссия. Окончательный отбор и подготовка рекомендаций для президента. Еженедельно из управления поступало примерно двести просьб о помиловании. Точнее, поступали не сами просьбы, а обстоятельные справки на каждую просьбу с указанием всех данных (судимости, семейное положение, состояние здоровья, поведение в местах заключения и т. д.), которые необходимы для принятия решения. При необходимости мы знакомились с делом.
Каждый член комиссии брал бумаги домой и там изучал их. По себе знаю: 2–3 часа в день тяжелейшей работы. Тяжелейшей, потому что погружаешься в мир, где остается слишком мало человеческого. По вторникам — общий сбор. Долгие дискуссии, споры, психологические изыски. «Разгадать», понять преступника, человека, который просит президента о милости, ответить на вопрос: можно ли верить ему? Этим и занимается комиссия. Старались добиваться консенсуса. Не получалось — решение принималось простым большинством.
Положительные решения (освободить или сократить срок) служили рекомендациями президенту. Президент мог согласиться, мог внести коррективы — и тогда он подписывал указ о помиловании. Если не соглашался, просьба о помиловании считалась отклоненной. Так работали почти девять лет. Ельцин верил комиссии, разделял ее подход к помилованию.
Перемены почувствовались осенью 2000 года. Между президентом и комиссией возник фильтр в лице заместителя руководителя администрации бывшего генерала КГБ Виктора Петровича Иванова. Ему, как я понимаю, было поручено доводить до сведения президента рекомендации комиссии. А до сведения комиссии было доведено, что президент отказывается применять помилование к убийцам и вообще к лицам, совершившим тяжкие или особо тяжкие преступления.
В аппарате это прозвучало как «Фас!». Министерство юстиции дало указание на места «резко сократить» количество ходатайств о помиловании. Практически это означало, что министерство ориентирует администрацию исправительных учреждений на нарушение Конституции. Сработало: уже через месяц количество прошений о помиловании, поступающих в управление, а значит, и в комиссию, снизилось примерно в 10 (десять!) раз.
Окружающий президента чиновный люд атаковал комиссию по двум главным направлениям.
1. Комиссия чрезвычайно широко трактует помилование, неоправданно рекомендуя применять его даже к лицам, со вершившим тяжкие и особо тяжкие преступления. Да и вообще, помилование следует рассматривать как акт «исключительного порядка».
2. Комиссия состоит из людей, далеких от практической юриспруденции; поскольку члены комиссии не состоят в штате и не получают вознаграждения за свою работу, они не чувствуют над лежащую ответственность за принимаемые решения.
Попробуем разобраться.
За время своей работы комиссия рекомендовала помиловать около 57 тысяч человек. Это много или мало? Чтобы ответить на этот вопрос, надо вписать приведенную цифру в российский лагерно-тюремный контекст.
В нашей стране проживает одна сороковая часть всего человечества. Однако у нас сосредоточена одна восьмая часть тюремного населения Земли. Если, например, в Европе на каждые 100 тысяч населения приходится 16–18 заключенных, то в России — примерно семьсот. Потому что — в частности и в особенности — российское правосудие по традиции имеет карательный, репрессивный, «сажательный» характер. Из ста приговоров только два оправдательных (на Западе — двадцать). Сажаем кого ни попадя. Сажаем почем зря. За всякие мелочи, за случайные срывы.
Ладно бы, если бы «исправительные учреждения» действительно исправляли. Да беда в том, что не исправляют. Большинство заключенных содержатся в варварских условиях. Смертность в «исправительных учреждениях» в 30 раз выше, чем на воле. Заболеваемость туберкулезом выше в 60 раз. Этот «скотский образ жизни» (так, кажется, сказал Путин, посетив «Кресты») превращает тюрьмы и лагеря в базы по переподготовке преступников, в рассадники инфекционных болезней.
Мы были убеждены: чем дольше находится человек в стенах «исправительного учреждения», тем больше шансов, что он выйдет оттуда созревшим для новых преступлений. И поэтому комиссия сознательно стремилась по возможности расширить сферу помилования, чтобы спасти, сохранить для общества больше людей, особенно молодых.
Вернемся к цифре 57 тысяч. В расчете на десять лет это примерно один процент всего тюремного населения за этот период.
Между тем европейская «норма помилования» колеблется от 5 процентов (Великобритания) до 10–20 процентов (Германия, Нидерланды и др.). Предлагается еще более увеличить и без того большой разрыв. А это значит, что в тюрьмах и лагерях будут содержаться десятки, если не сотни тысяч случайно, по несчастью попавших туда людей, многие из которых перекуются в настоящих преступников. Мы этого хотим?
Среди помилованных действительно есть тысячи людей, совершивших тяжкие и особо тяжкие преступления, скажем, убийцы и грабители. И тут в дискуссию включаются эмоции. Как можно выпускать на волю убийц?! Как можно снижать наказание разбойникам и грабителям?! Людей, которые так подходят к проблеме, — а к ним, говорят, относится и наш президент, — таких людей можно понять. Но нельзя превращать эмоции в решающий аргумент.
Здесь не работают формальные правила. Здесь каждый случай индивидуален. Но есть общий фон. Сколько в России несчастных, спившихся людей, людей, выбитых из привычной жизненной колеи хаосом перестроечных и послеперестроечных лет, людей, опаленных Афганом и Чечней? Сколько голодных, беспризорных детей? Сколько по России пьяных, бессмысленных драк, семейных, опять же пьяных трагедий? Сколько юных «гангстеров», насмотревшихся рейтинговых фильмов? Этот фон «отвечает» за статистику. За человека отвечает человек. Поэтому в каждом конкретном случае — будь то убийца или грабитель — мы исследовали индивидуальное стечение обстоятельств, приведшее человека на скамью подсудимых, знакомились с его жизненным путем, семейными делами, пытались, если угодно, заглянуть ему в душу. Заглянуть, чтобы понять, опасен он для общества или нет. И если приходили к выводу, что не опасен, рекомендовали помиловать.
