В октябре 1972 года в Вашингтоне был подписан пакет соглашений по торгово-экономическим вопросам. Американцы снимали дискриминационные ограничения в торговле и предоставляли Советскому Союзу режим наибольшего благоприятствования. Советский Союз соглашался выплатить определенную сумму, которую американцы рассматривали как советские «долги» по ленд-лизу. Ставлю кавычки, ибо по существу долги эти давно и сполна оплачены кровью советских солдат. «Позорно, — писала в те дни „Вашингтон пост“, — что вопрос о советском долге по ленд-лизу был поднят вообще, — помощь, оказанная России, которая вынесла колоссальные страдания, эта помощь спасла бесчисленные американские жизни и доллары…» И если Москва все-таки согласилась заплатить часть «долга», то это свидетельствовало о желании в максимальной мере облегчить нормализацию советско-американских отношений.
К сожалению, американцы не ответили взаимностью. Конгресс (поправка Джексона — Вэника) обусловил предоставление режима наибольшего благоприятствования изменениями эмиграционной политики Советского Союза (выпускайте евреев — получите режим). В ответ на этот произвол советское правительство отказалось ввести в действие торговое соглашение. Американцы зашумели, что Кремль «кардинально переоценивает» политику разрядки. Ответом служила моя статья «Торговля и разрядка», опубликованная в январе 1975 года. С тех пор прошло почти тридцать лет. Все, кто хотел, давно уехали и продолжают уезжать, но поправка Джексона — Вэника остается в повестке дня встреч Путина с Бушем. Так кто же против «разрядки»?
В марте того же года корреспондент «Известий» на Кубе Владимир Леонидович Верников «экспромтом» организовал встречу с Фиделем Кастро. Сидели у команданте глубокой ночью, взяли большое интервью. Остаток ночи и утро пили кофе и печатали текст.
Тут была большая формальная трудность. Чтобы взять интервью у «первого лица», надо было иметь разрешение ЦК. У меня такого разрешения не было, поскольку я не рассчитывал на «экспромт». Решили вопрос так: я позвонил жене и попросил ее срочно связаться с Шишлиным и Загладиным и предупредить их, что из «Известий» придет интервью с Кастро. Все прошло нормально. Зажегся зеленый свет.
Очень был недоволен наш посол на Кубе: почему с ним не согласовали?! Пришлось его огорчить — некогда было.
Большой внутримидовский шум произвела статья «Сопоставляя точки зрения». Точнее, не сама статья, а некоторые особенности ее подготовки. Речь шла о Кипре. 15 июля 1974 года греческие офицеры подняли мятеж, требуя присоединить Кипр к Греции. 20 июля Турция направила на Кипр свой экспедиционный корпус. В результате Кипр оказался разделенным. От переговоров толку не было.
Чтобы разобраться в проблеме, я отправился по маршруту: Анкара, Афины, Никозия. В каждой столице беседовал с политиками. По согласованию с ЦК из каждой столицы направлял в Москву телеграмму. Плюс одна обобщающая. Все телеграммы строились по одинаковой схеме, что облегчало сопоставление позиций. Содержание этих же телеграмм, освобожденное от имен и существенных деталей, послужило основой статьи, опубликованной в январе 1976 года.
В Анкаре нажимали на то, что греки не мытьем, так катаньем хотят присоединить Кипр к «матери-родине». И в этом причина конфликта.
В Афинах подчеркивали, что турки-киприоты, по существу, блокировали развитие Кипра как единого государства.
На самом острове лидеры общин в тех или иных вариантах повторяли указанные позиции.
Все это я основательно описывал в телеграммах, которые шли по «большой рассылке», то есть всем членам политбюро. Увлекся я в обобщающей депеше. Написал: если мы будем пассивны, нас ототрут от решения кипрской проблемы, как оттерли от решения проблемы ближневосточной. Громыко был очень недоволен. Телеграмму МИД зажал. Когда я вернулся в Москву, что-то где-то громыхало. Но обошлось.
А после опубликования статьи наш посол в Никозии Сергей Тимофеевич Аставин написал на меня телегу — киприоты, мол, недовольны писаниной Бовина, да и вообще кому нужны эти «журналистские эксперименты»? Тоже обошлось.
* * *
В начале 1976 года велась бурная подковерная борьба вокруг нового главного редактора «Известий». Толкунова перемещали в АПН (агентство печати «Новости»). Кто вместо? Я работал тогда в Завидове и поэтому мог не только с близкого расстояния наблюдать за ходом борьбы, но и встревать в этот самый ход. Вариантов было много, но на первом плане находился Полянов. Толкунов возражал, ссылаясь на то, что Полянов не знает внутренних дел. Мои возражения исходили из того, что Полянов не может работать с подчиненными ему людьми, обижает их. Другие завидовцы — в порядке солидарности с известинцами — тоже были против Полянова.
За Полянова были Суслов и Пономарев. Брежнев долго колебался. И я боялся, что он колебнется в сторону Суслова. Наступив на горло собственной совести, я сообщил Брежневу, что настоящая фамилия Полянова — Поллак. Его родители по коминтерновской линии перебрались из Австрии в страну социализма.
Не могу ручаться, что мой аргумент сыграл какую-то роль, но вскорости кандидатура Полянова отпала. Некоторое время всплывали фамилии Стукалин, Панкин, Тяжельников, Замятин. Даже Бовина вспоминали. Но в феврале вдруг возник Алексеев и пробился к финишу.
До сих пор не могу понять: кто лучше (или — кто хуже) — Полянов или Алексеев? Для «Известий» Алексеев был явно хуже. Полянов был бы хуже для известинцев.
Петр Федорович Алексеев пришел к нам из «Советской России». В записной книжке у меня значится: «…не очень. Сильно простоват». Потом выяснилось, что очень сильно. Какой-то весь никакой. Просто серый. Пугливый до невозможности. По-моему, он и меня боялся: как же, крутится там рядом с Брежневым… Но мне от этого было легче, меньше вмешивался в мои публикации.
А в 1977 году кадровые перемены коснулись меня непосредственно. Заместителем главного по международным вопросам был назначен Станислав Николаевич Кондрашов, долгие годы бывший корреспондентом «Известий» в США. На мой взгляд, Кондрашов — лучший за послевоенные годы советский журналист-международник. Блестящий знаток русской литературы, особенно поэзии. Тонко играющий словами не ради слов, а ради выявления смыслов, значений. Глубокий, основательный аналитик, работающий в психологическом ключе. Типичный русский интеллигент, яркая индивидуальность.
Беда в том, что Кондрашов никогда не был начальником. Не научился относиться с долей иронии к своим функциям и не навязывать коллегам свое видение проблемы и материала. А так, к сожалению, бывало. Статьи задерживались. Появлялась дополнительная нервная нагрузка. По-моему, ему было неловко делать мне замечания. А мне было неловко с ними не соглашаться.
Кондрашов был труден как начальник, но он был труден и как подчиненный. Алексеев, видимо, полагал, что известинская общественность будет рассматривать приближение Кондрашова к власти как признак интеллектуальной высоты этой власти, ее либеральных тенденций. Но быстро понял, что минусы превосходят плюсы. С Кондрашовым нельзя было разговаривать в привычной руководящей манере. Кондрашов вовсе не собирался безропотно принимать все замечания сверху. Кондрашов не боялся возражать главному, спорить с ним, доказывать свою правоту.
