Съел я как-то один айсбайн. Задумался и попросил принести следующий. Это было необычно.
— Was? Was? Was? — зачастил официант.
— Не «вас, вас», — сказал я. И пустил в ход вдруг возникший немецкий язык: — Noch ein mal, bitte!
Началось движение. Из кухни выглядывали повара. Мимо меня туда-сюда дефилировали официанты. Сосед перестал читать газету. И вот показалась процессия. Впереди шел представительный седой мужчина, похожий на министра иностранных дел Парагвая или Гондураса. За ним два человека в белоснежных колпаках везли тележку, на которой располагалось что-то, накрытое металлическим колпаком. В торжественном молчании айсбайн был перемещен на мой стол.
Когда я управился со второй порцией, подошел давешний седовласый мужчина и сообщил мне по-русски, что в «Эрмелер хаус» второй айсбайн всегда будет за счет заведения. К сожалению, я смог воспользоваться этой любезностью только один раз.
США. По разным поводам приходилось бывать. Например, объясняли, что такое perestroika и glasnost. Команда объяснителей включала в себя А. Ципко, П. Бунича и еще кого-то, но не помню. Повезли нас на Западное побережье в Эсален-институт. Симпатичное место на берегу Тихого океана. Место пользовалось популярностью еще среди индейцев. Хороший микроклимат, минеральные источники и какая-то, уверяли нас, мистическая аура вокруг.
До мистики дело не дошло. Организаторы семинара информировали нас, что здесь принято проводить встречи и обсуждения в бассейнах с минеральной водой. Причем принято также, что все — и женщины, и мужчины — минерализуются без одежд. Еще несколько лет назад советские люди сочли бы это провокацией. Но нравы шли за временами. И мы разделись. Представьте себе картину: большая каменная чаша, по периметру — обнаженные участники и участницы семинара, в том числе и бывшие большевики, включая православного большевика Александра Ципко, а в центре — не менее обнаженная переводчица. В воде, правда, рефракция и т. п., но все же отвлекает от темы.
Как это ни странно, но другие американские «чикавостки» в голову не приходят.
Монголия. Первый раз я туда попал, когда помогал Цеденбалу писать программу Монгольской народно-революционной партии. Естественно, я был глубоко законспирирован. Имел дело только с Цеденбалом. Еще был прикрепленный, который заботился о моем быте и отдыхе и почему-то рвался повезти меня «на передовое предприятие». Я возражал и просился посмотреть монастырь. В Улан-Баторе один сохранился. Но прикрепленный держал меня подальше от опиума и настаивал на индустриальных сюжетах. Пришлось обращаться к Цеденбалу. Помогло.
Не только в монастыре побывал, но и был допущен к главному ламе. На вид главлама — борец в тяжелом весе. Умнейший и знающий. Говорит на разных языках, которых я не знаю, включая китайский, японский, тибетский. Занимается древней философией. Перечисляя темы, которые его интересуют, упомянул о бесконечности. Тут я встрепенулся, вспомнил первую молодость, и мы поговорили о бесконечности.
Через много лет по приглашению Цеденбала я проводил отпуск в пустыне Гоби. Там есть кусочки Сахары, но в основном это каменистое плато. Можно ехать в любую сторону (если знаешь куда). Для легкого самолета везде аэродромы.
Монгольский «Интурист» поставил в пустыне несколько домиков и возил туда туристов. Если ты видишь, что пара монголов начинают разгонять верблюдов, мирно жующих свои колючки, значит, скоро прилетит самолет. Но я отправился на машине, чтобы лучше видеть. И не пожалел. Шофер — бывший пастух, сухой и жилистый. Вел ночью машину по звездам. На второй день автопробега от жуткой жары у него пошла кровь из носа. В машине была аптечка.
Жил в гостевой спецюрте. Из юрты делал набеги на кладбище динозавров. Вдруг яйцо найду — не нашел. Недалеко были горы и горные бараны с изумительно красивыми рогами. Из Европы приезжали охотники. Ружья с оптическим прицелом. Но, как правило, напивались до охоты, и это спасало баранов.
Помню эпизод, который пролил бальзам на душу советского командировочного. Ввиду отсутствия денег мы всегда шли по самому низшему классу. В пустыне Гоби я наконец взял реванш. Кормили нас в небольшой столовой. У меня в углу был свой стол. И свое меню. Как-то привезли человек десять из ФРГ. Кожаные шорты, перышки на шляпах, дородные немки. Они шумели недалеко за большим столом, поедая причитавшиеся им макароны по-флотски. И стояла у них монгольская водка «40 жил» (40 лет, значит).
Зоркая была публика. Засекли у меня виски. И, видимо, унюхали запах бараньей ноги. Вижу, встает один герр и направляется ко мне. Думаю, права качать будет. Сквозь непонятные слова было ясно, что он интересуется разницей в обслуживании. «Класс?» — произношу всем понятное слово. «Erste!» — гордо отвечает он и смотрит на меня вопросительно. И тут я бью в «девятку»: «Люкс», — говорю. Люкс! Это они понимают.
Но самое сильное впечатление от пустыни Гоби не «люкс», конечно, а ночное небо над пустыней.
Есть два чуда, две тайны, сказал великий Кант, — нравственный закон внутри нас и звездное небо над нами. Звездное небо как чудо, как тайну я воспринял, почувствовал только там. Здесь, в городах, залитых электрическим светом, сквозь насыщенный миазмами цивилизации воздух мы не видим и сотую долю того, что видел Кант где-нибудь в прусской глубинке и что видит и сегодня житель пустыни Гоби. Мириады мохнатых, пушистых звезд. Четко выписанный Млечный Путь. Холодные серебряные узоры на теплом черном бархате. И ощущение грандиозности, немыслимости мироздания… Почему? Для кого? Зачем?
В пустыне я мотался с небольшим транзистором. Для музыкального сопровождения. А ежели язык, то сплошь китайский. Но однажды на сплошном китайском фоне я услышал несколько раз повторенные слова: «Николай Николаевич Иноземцев». Левитановская тональность рождала смутную тревогу. Утром связался с Улан-Батором…
Теперь я уже привык — уходят друзья, уходят люди, с которыми вместе прожиты большие куски жизни. Но тогда была первая потеря. Неожиданная. Страшно неожиданная.
Иноземцев принадлежал к старшему слою шестидесятников. Фронтовик. Ученый и организатор науки. Очень четкий, подтянутый, как правило, застегнутый почти на все пуговицы человек. Требовательный руководитель. Убежденный антисталинист, во внутренней политике — сторонник сочетания плана с рыночными механизмами, в политике внешней — сторонник разрядки, поиска компромиссов с американцами. Брежнев с большим уважением, даже с почтением относился к Николаю Николаевичу. И в шумных спорах выделял его голос, прислушивался к нему.
Кувейт. Я был там до войны. Тоже — чудо. Хотя нет тайны — есть нефть.
Стоят пустые, готовые к заселению дома. Почему пустые? Люди не хотят сюда въезжать, ждут, когда подойдет очередь на виллу.
Медицина и обучение бесплатны. Можно учить детей хоть в Гарварде, хоть в Сорбонне. Бесплатны большинство коммунальных услуг.
Сами кувейтцы только руководят. Работают всюду иммигранты. Иммигранты же служат в кувейтской армии. Причем их лейтенант получает, наверное, не меньше нашего маршала. Я пытался через Кувейт подобраться поближе к ирано-иракской войне.
