Или другой вариант. Рассуждая о необходимости повышения уровня жизни, мы написали: «Здесь проходит главный фронт борьбы за коммунизм». Брежнев сомневается: «Я не могу сказать, что это неправильно, но обращаю внимание, нужно ли нам так говорить. Трудность в том, что никто не дал ясного тезиса или формулы, что такое коммунизм, коммунистическое общество. Тут и идеология, и целый ряд других вещей. Поэтому я очень осторожен в отношении слов: „проходит главный фронт борьбы за коммунизм“. Может быть, сказать по-другому: „Здесь, товарищи, проходит один из решающих участков нашей политики…“».
Конечно же «не хлебом единым…». И в этом всеобщем, всемирном смысле Брежнев прав. Но съезд, политика партии привязаны к конкретным историческим обстоятельствам. Равномерно распределяемая бедность выдвигала проблему «хлеба» на первый план. Брежнев интуитивно чувствовал это, но вряд ли понимал. Иначе не ограничился бы полумерами типа «продовольственной программы».
Что же касается XXV съезда, вышли из положения формулировочным способом. «Высшая цель»: подъем материального и культурного уровня жизни народа. «Основная задача»: повышение благосостояния советских людей. «Стержень стратегии»: нарастание экономической мощи страны. Постепенно группа «А» снижала свой «рейтинг», и все-таки начальство продолжало мыслить тоннами стали или нефти, а не количеством легковых автомобилей или холодильников.
В феврале 1976 года, как раз когда будет работать XXV съезд, исполнится 20 лет со дня XX съезда КПСС. Мы предложили сказать об этом в докладе. Брежнев не возражал. Никто (кроме Ф. Д. Кулакова) из членов и кандидатов не возражал. Вписали хороший абзац. Абзаца не осталось. Но XX съезд докладчик все-таки упомянул. Формально, по касательной, но упомянул…
Во внеплановом порядке обсуждались ангольские дела. Откликаясь на SOS Агостиньо Нето, Кастро послал в Анголу экспедиционный корпус (примерно 36 тысяч «штыков» и 300 танков). Москва не инициировала эту акцию. Но и не возражала. Американцы нервничали.
В Завидове шум поднял Арбатов. Он утверждал, что безрассудные действия Кастро подрывают разрядку, осложняют советско-американские отношения. И что надо решительно отмежеваться от Гаваны. Иначе мы можем потерять гораздо больше, чем Ангола. Оппонентом Арбатову выступал Александров. Он упрекал академика в утрате «классового чутья», в забвении «интернационального революционного долга». По телефону в дебаты был вовлечен Андропов. Он не поддержал Арбатова.
Спор вокруг Анголы не изменил нашу позицию. Но он был полезен. В политбюро и вокруг него сложилась такая атмосфера, когда важнейшие решения принимались как-то полушепотом, под сурдинку, без четкого и ясного сопоставления и сравнения позиций. И Брежневу было не вредно узнать, что существуют весомые аргументы против ангольской авантюры Кастро. И что есть люди, готовые изложить эти аргументы.
Разумеется, время, когда он менял «боровую дичь» на «конфронтацию», ушло далеко в прошлое. Теперь Брежнев был в курсе основных внешнеполитических проблем. Однако иногда обнаруживались странные провалы, которые приходилось устранять на ходу. Вдруг он спрашивает: что там за палестинское государство такое? Откуда оно взялось? Или просит растолковать причины кипрского конфликта. Не стеснялся не знать — и то хорошо.
В Завидове мы все ходили в разных вариантах спортивных костюмов. И вдруг Брежнев этаким гоголем выходит ужинать в мундире генерала армии. И смотрит на нас — каково?! Челядь выражает полный восторг. Шеф доволен…
К сожалению, доволен… Способность посмотреть на себя со стороны, противостоять лести и раньше не была самой сильной стороной Брежнева. Теперь она и вовсе сходит на нет. Славословие приобретает гипертрофированные формы. Даю картинку.
Сентябрь 1976 года. Подгорный вручает Андрею Павловичу Кириленко орден Ленина и вторую медаль «Серп и Молот» Героя Социалистического Труда. Брежнев стоит рядом. Послушаем избранные места из благодарственной речи дважды Героя:
«Дорогой Леонид Ильич, я по праву юбиляра-именинника прежде всего хочу сказать, что я беспредельно счастлив, что в этот радостный и незабываемый для меня день ты, Леонид Ильич, вместе с нами — твоими друзьями, которые вот уже второе десятилетие плодотворно работают под твоим мудрым руководством…
За это время ты, как никто, так высоко поднял величие нашей Родины и ее народов и так мудро изменил развитие мира в сторону разрядки и утверждения прочного мира на земле, за что ты, Леонид Ильич, законно снискал глубокую любовь миллионов людей нашей планеты.
Дорогой Леонид Ильич, всем известно, что к твоей неутомимой деятельности ныне приковано внимание всего мира, и в мире все хорошо знают, как много ты сделал и делаешь для нашей Родины и всего человечества.
В нашей стране и зарубежные друзья говорят и пишут, что в словах Леонида Ильича бьет ключом оптимизм, уверенность в будущих успехах мира и что искренность этого подкрепляется все новыми и новыми инициативами и практическими делами.
Наша партия и народ с большой законной гордостью высоко оценивают твой благородный труд и с большой преданностью поддерживают все твои инициативы и идеи.
Партия и народ любят тебя, Леонид Ильич. Любят за твою человечность и сердечность, за твою мудрость и безграничную преданность ленинизму.
Весь твой жизненный путь, твоя мудрость и талант дали тебе возможность собрать, впитать в себя такие драгоценные качества партийного и государственного деятеля, которые присущи только великому человеку нашего времени, вождю нашей партии и всех народов нашей Отчизны.
Леонид Ильич, все мы рады, что ты такой, и все мы желаем тебе, наш дорогой друг, крепкого здоровья и быть таким еще многие и многие годы на радость и счастье людей труда».
Можно просто написать: no comments. Но можно и прокомментировать, тоже просто: ни стыда ни совести! Ведь все понимали, что к чему. Даже, наверное, «дорогой Леонид Ильич» не верил всему, что слышал. Но всех устраивал очередной «культ» — он позволял всем оставаться у власти.
Из Завидова перебрались в Волынское-2. Там учитывали замечания членов и кандидатов. В это же время разыгрывались сценки вокруг кресла главного редактора «Известий». Кто-то назвал Брежневу мою кандидатуру. И получил ответ: «У меня на Бовина другие планы». Когда мне рассказали об этом, я не был в курсе других планов. Хотя, когда меня избрали делегатом съезда, насторожился. И не зря. Еще до съезда Леонид Ильич предложил мне вернуться в аппарат. Предложил или помощником, или обратно в отдел замзавом. Я понимал, что отказываться трудно. Но соглашаться уж совсем не хотелось. Я уже хлебнул воздух журналистской «свободы», пусть в кавычках, но все же… А видеть каждый день Александрова или Рахманина — это было выше моих сил. И я решил схулиганить. Радостно и нахально улыбаясь — перед нами, но ближе ко мне стояла бутылка — я выдвинул свою кандидатуру на пост заведующего отделом. В ответ мне напомнили разговор после XXIV съезда за арбузом без косточек.
Потом я долго соображал, не сделал ли ошибку. Вроде бы нет. Выбрал «свободу».
После съезда Цуканов переключил меня на экономику. Сложилась такая практика. В конце каждого года проводился пленум, который подводил итоги экономического года и рассматривал проект народно-хозяйственного плана на следующий год. За подготовку выступлений Брежнева отвечал Цуканов. И он свою старую команду стал переквалифицировать на экономистов. Так что пришлось мне засесть за книги. Но главное — знающие люди. Общение с ними помогало ориентироваться в экономических дебрях.
