Тогда я сделал несколько попыток отыскать ее. Возвращаясь из города, доезжал до военного городка и, делая крюк, шел через поселок мимо Муськиного дома. Но почему-то ее я не встречал.
На седьмое ноября, когда уже лежал снег, мы с Олегом поперлись в поселок на Муськину улицу раздетыми, в одних вельветках. Нам только что купили новые, и мы решили похвастать. Муська с девчонками сидела на лавочке. Тут же неподалеку гоняли по снегу мяч ее братья. Мы, будто не замечая, прошли мимо. Если бы она знала, чего это мне стоило — идти и делать вид, что у тебя другое, более важное дело. Пока ходили туда-сюда, продрогли до костей. Гулянье не прошло даром, я заболел воспалением легких и месяц пролежал в постели. Мать заставляла меня дышать над горшком с горячей картошкой, мне ставили банки, уколы. И все же где-то в глубине души я был доволен: пострадал из-за Муськи. Мне казалось, что тем самым я доказал, что люблю ее по-настоящему. Мне говорили, что, когда я болел, она приходила к Речкиным, но увы. После того признания точно кто-то невидимый делал все, чтобы мы разошлись в разные стороны. Это как в школьном уравнении: случайно поменяешь знак с плюса на минус, дальше делаешь все правильно, но ответ все равно не сойдется. Здесь бы могла пригодиться Люська Лысова, но у нее в то время появился свой интерес — Шурка Мутин, и ей стало не до моих сопливых переживаний.
Во время зимних каникул несколько раз я встречал Муську на стадионе «Локомотив». По вечерам там проводились массовые катания на коньках. Она была со своей компанией, я со своей. Мы, как зверьки, переглядывались, но не подходили друг к другу. Сделай она шаг навстречу, оставшуюся часть я пробежал бы сам. Но она не делала, наверное, считала, что его уже сделала. Дело оставалось за мной, но я не мог преодолеть в себе робость. Смотрел, молчал.
На другое лето она на один день появилась на Релке. Мы играли в футбол, и, когда стемнело, на поле прибежал Олег и сказал, что меня зовут. Кто, он не сказал, но мне и так стало ясно кто. Было темно, я пошел к Речкиным. Муська сидела на лавочке, ждала. Я поздоровался и, чувствуя за собой вину, замолчал, не зная, что говорить и как вести себя дальше. Но все же слово за слово — разговорились. Она после восьмого класса собиралась поступать в медицинское училище. Говорили тихо, односложно, словно не доверяя друг другу. Казалось, между нами сидит кто-то третий лишний. Потом вдруг разом замолчали. Из громкоговорителя, что висел на мылзаводском клубе, доносилась песня:
Вдали погас последний луч заката,
И сразу тишина на землю пала.
Прости меня, но я не виновата,
Что я любить и ждать тебя устала.
Года через два я встретил ее на автобусной остановке. Муська вошла в автобус вслед за поселковскими девчонками. Напудренные щеки, подкрашенные ресницы, узкая черная юбка, белая блузка, темный пиджак — она собралась на танцы.
Увидев меня, Муська вдруг сделала шаг назад и выскочила из автобуса. Автобус тронулся, покатил нас к угольному складу, чтоб далее нырнуть под железнодорожный мост и, описав восьмерку, зашелестеть колесами по упругому деревянному мосту.
Она осталась одна на остановке, растерянная и смущенная.
Рядом с этим мостом жарким летом я увижу ее еще раз, но это будет позже. Поговорив немного, мы без грусти и печали разойдемся. Я догадаюсь, что сам теперь третий лишний.
Второй закон Ньютона
В девятом классе я чуть было не вылетел из школы. Сосед по парте Витька Смирнов принес в школу растрепанную, еще дореволюционного издания книгу «Мужчина и женщина», которую он стащил с толевой фабрики и на перемене показал мне.
В книге писалось о взаимном влечении полов, о свадебных церемониях и обрядах, о кокотках и куртизанках, гигиене брака и еще о многом, чего нам, по мнению взрослых, в ту пору знать не полагалось. Кроме текста, было в ней еще около двухсот красочных иллюстраций и рисунков. Я начал рассматривать картинки и так увлекся, что не заметил, как в классе появилась наша математичка Клара Ефимовна. Она объявила, что сегодня будет контрольная, набросала на доске условия задач, и мы, сопя носами, уткнулись в тетради.
Списать у Клары Ефимовны было невозможно, она видела даже затылком. Попробуй загляни в учебник — наказание следовало мгновенно. Книгу я едва успел сунуть в парту, но она, как назло, не хотела лежать спокойно, соскальзывала на колени. Я потихоньку пихал ее обратно и не заметил, как ко мне подлетела математичка, быстрым кошачьим движением откинула у парты крышку и схватила книгу.
Увидев розовое сдобное тело лежащей Данаи, а на соседней странице целующихся Амура и Психею, она вскрикнула, будто ей отдавили пальцы, швырнула книгу на парту и с ревом пожарной сирены бросилась из класса.
Я с какой-то обреченностью судорожно собирал в кучу разлетевшиеся листы, понимая: случилось что-то непоправимое. Чтобы Клара убежала с урока — нет, такого еще не бывало.
Через минуту в класс вошел исполняющий обязанности завуча Петр Георгиевич, которого мы за огромную лысину называли Сметаной. В синем костюме, худой и прямой, он встал в дверях, как архимедов рычаг, к помощи которого в аварийных ситуациях прибегали, когда надо было выдернуть из класса провинившегося ученика. Следом за ним в класс, поблескивая очками, вошли другие учителя. И я, оказавшись в фокусе линз, почувствовал себя последним матросом римского флота при Сиракузах.
— Или он, или я! Дальше так работать невозможно! — выпрыгнув из-за плеча физика, выкрикнула Клара Ефимовна. — Гнать его надо из школы!
— Спокойно, Клара Ефимовна, спокойно, разберемся, — ровным голосом сказал физик.
Рычаг сработал. Через несколько минут я стоял в учительской. Петр Георгиевич листал книгу, рассматривал рисунки, хмыкал, время от времени исподлобья поглядывал на Клару Ефимовну, которая, нахохлившись, сидела в углу и сморкалась в платок. В серой жакетке, в темных очках она напоминала непонятно как попавшую в учительскую сову.
До восьмого класса математику нам преподавала жена Петра Георгиевича — Галина Дмитриевна. Экзамен у нее я сдал на пятерку и считал, что по этому предмету у меня все в порядке. Но с приходом Клары Ефимовны я возненавидел математику. Отношения мои с учительницей не сложились с первого же дня; что-нибудь спросить или переспросить — нет, такого желания у меня не возникало.
Клара была старой девой. Впрочем, это обстоятельство никакого отношения к математике не имело, предмет она свой знала и вбивала в наши головы с педантичностью счетно-решающей машины. Витька Смирнов шутил, что Клара появилась на свет не от любви, а от простого арифметического действия. Затерявшись среди других, я по инерции дотянул до девятого класса, но в начале года у меня с Кларой произошла еще одна стычка — я нагрубил ей. Мне было сделано последнее предупреждение, и вот на тебе — влип.
Петр Георгиевич поглядывал на меня хмуро и строго, но я-то знал цену этой строгости, и в душе теплилась надежда: авось и на этот раз пронесет. Петра Георгиевича мы любили прежде всего за то, что свой предмет он вел не так, как все. Днями и ночами возился в своем кабинете, готовил опыты. В кабинете физики то и дело сгорала электропроводка, что-то лопалось и взрывалось, однажды даже вылетели стекла. Он мог, не замочив пальцев, достать из воды монету, при помощи льда разжечь огонь и еще многое-многое другое. Словом, все физические явления, существующие в природе, находили свое подтверждение в его кабинете. Кроме физики, он время от времени вел математику, химию, историю. Наказание у него было одно — работа. Из штрафников набирал бригаду и шел с ними пилить, строгать, красить. Школа была старенькой и разваливалась на глазах.
