Маттиас набил буфет старым платьем, и овечьей шерстью, и всякой ненужной утварью, чтобы приглушить все звуки, доносившиеся из тайника, и весь этот хлам они выкинули теперь на пол кухни.
А потом! А потом мне захотелось кричать так, чтобы рухнул и обвалился весь дом. Потому что один из них нажал плечом на буфет, чтобы отодвинуть его в сторону. Но я не закричал. Я сидел совершенно окаменевший на стуле и только ненавидел его, ненавидел его грубые руки, и толстый затылок, и бородавку на его лбу! Я ненавидел его потому, что знал: сейчас, сию минуту он увидит дверь тайника, а это значит – конец Юнатану!
Но тут всё-таки раздался чей-то крик. Крик Маттиаса.
– Глядите, пожар! – кричал он. – Разве Тенгиль приказал вам поджечь дом?
Не знаю, как это произошло, но загорелась овечья шерсть на полу, и солдаты поспешно кинулись её тушить. Они прыгали и затаптывали огонь ногами, сыпали проклятия и шумели, а под конец опрокинули на пол бочку с водой. Так что пожар прекратился, едва успев начаться. Но Маттиас всё равно ругался и был страшно на них зол.
– Вы что, совсем ума лишились?! – кричал он. – Разве можно выбрасывать шерсть на пол рядом с очагом, где тлеют угли и вовсю трещат дрова?
Тот, что с бородавкой на лбу, пришёл в ярость.
– Молчи, старик! – заорал он. – А не то я сам заткну тебе рот!
Но Маттиас не дал себя запугать.
– Во всяком случае, вам не мешало бы убрать за собой! – сказал он. – Гляньте-ка, какой вы здесь разор и грязь учинили! Словно в свинарнике!
Его слова оказались самым верным способом выдворить их из дома.
– Убирай свой свинарник сам, старик! – сказал тот, что с бородавкой на лбу, и впереди всех прошествовал к выходу. Все остальные последовали за ним. Выйдя из дома, они широко распахнули дверь и не затворили её за собой.
– Дурачьё! Совсем ума нет! – сказал Маттиас.
– Вот повезло, что начался пожар, – сказал я. – Подумать только, как повезло Юнатану!
Маттиас подул на свои пальцы.
– Да, неплохо устраивать иногда небольшие пожары, – сказал он. – Хотя можно и обжечься, когда наспех хватаешь голыми руками пылающие угольки из очага.
Но конец нашим горестям ещё не наступил, хоть я уже и поверил в это.
Они искали Юнатана и в конюшне, а затем тот, что с бородавкой на лбу, подошёл к Маттиасу и сказал:
– У тебя, старик, две лошади! А ведь никто в Долине Терновника не смеет держать больше одной. И ты это знаешь! Мы пошлём сюда нынче вечером человека с другого берега. Он возьмёт вот эту, с белой звёздочкой на лбу, её ты отдашь Тенгилю.
– Но это лошадь мальчика! – сказал Маттиас.
– Ну и что! Теперь она всё равно принадлежит Тенгилю.
Да, так он сказал, этот солдат. И я заплакал. Ведь как раз нынче вечером мы с Юнатаном должны были уйти из Долины Терновника. Наш длинный подземный ход был готов. И как нам увести с собой Грима и Фьялара? Ведь им не вползти в какой-то там подземный ход. Ну и скотина же я, что не понимал этого раньше, того, что нам придётся оставить наших лошадей у Маттиаса. Что за напасть! Как назло, всё складывается против нас! Фьялар достанется Тенгилю! Как только сердце моё не разорвалось, когда я услыхал эти слова!
Тот, с бородавкой на лбу, выудил из кармана маленькую деревянную дощечку и сунул её прямо в нос Маттиасу.
– Здесь, – сказал он. – Здесь ты должен поставить свой родовой знак
[3].
– А зачем мне это?
– Затем, что это означает: ты, мол, с радостью отдаёшь свою лошадь Тенгилю.
– Никакой такой радости я не испытываю! – ответил Маттиас.
Но тут к нему подошёл солдат с обнажённым мечом.
– Ты это, конечно, сделаешь, – сказал он. – Ты испытываешь огромную радость, и здесь ты поставишь свой родовой знак! И отдашь эту дощечку тому, кто переправится через реку из Карманьяки и заберёт лошадь. Потому как Тенгилю нужно доказательство того, что ты отдаёшь лошадь добровольно. Понятно тебе, старик?! – Он так сильно толкнул Маттиаса, что тот чуть не упал навзничь.
Что было Маттиасу делать?
Он поставил свой родовой знак, и солдаты тут же исчезли, чтобы продолжить поиск Юнатана, но уже в другой стороне.
Это был наш последний вечер у Маттиаса. В последний раз сидели мы за его столом, и в последний раз угощал он нас своей похлёбкой. Мы были опечалены, все трое. А больше всех я. Я плакал. Из-за Фьялара. И из-за Маттиаса. Ведь он стал почти моим дедушкой, а теперь мне надо было с ним расстаться. Я плакал ещё из-за того, что я такой маленький и трусливый и вообще бессильный – ничего не могу сделать, когда являются такие, как этот солдат, и толкают моего дедушку.
Юнатан сидел молча и думал, и вдруг он пробормотал:
– Эх, если б я знал пароль!
– Какой пароль? – спросил я.
– Когда входишь или выходишь через Большие ворота, надо произнести пароль. Разве ты этого не слышал? – спросил он.
– Слышал, – ответил я. – А вообще-то я и пароль этот знаю. «Вся власть Тенгилю, нашему освободителю!» Я узнал его от Юсси, разве я не говорил об этом?
Юнатан уставился на меня, а потом как захохочет.
– Сухарик, я люблю тебя! – сказал он. – Об этом ты тоже знаешь?
Я не понял, почему он так развеселился, когда я назвал пароль, ведь не собирался же он идти через ворота.
Но, несмотря на все огорчения, я чуточку обрадовался, что смог подбодрить Юнатана хоть такой малостью.
Маттиас вышел в горницу, чтобы прибрать там, а Юнатан поспешил следом за ним. Они тихо говорили там друг с другом. Я слышал не так уж много, только то, что сказал Юнатан:
– Если мне не повезёт и меня схватят, ты, надеюсь, позаботишься о моём брате?
Потом они вернулись ко мне.
– Послушай-ка, Сухарик, – сказал Юнатан. – Я возьму свои вещи и первым отправлюсь в путь. А ты подождёшь здесь, у Маттиаса, пока я не дам знать о себе. Это займёт некоторое время, потому что мне сначала надо кое-что сделать.
Ох как мне всё это не нравилось! Я вообще-то и раньше терпеть не мог ожидания, особенно когда приходилось бояться за Юнатана, а теперь я боялся. Кто его знает, какая опасность поджидает его по другую сторону стены? И что такое он затеял, за что его могут схватить?
– Ты не должен так бояться, Сухарик, – сказал мне Юнатан. – Теперь ты Карл Львиное Сердце, не забывай об этом!
Потом он быстро распрощался со мной и с Маттиасом и залез в свой тайник. И мы увидели, как он исчез, спустившись в подземный ход. Он помахал нам – последнее, что мы увидели, была его рука, которой он нам помахал.
