Картина на первый взгляд изменилась до неузнаваемости, ибо не было уже ни «коммунистической угрозы», ни советско-американской конфронтации, ни подхода к арабо-израильскому конфликту как производному от нее, ни идеологически близких «друзей» СССР. Мало того, некоторые прежние составные части СССР, его южные республики, ныне независимые государства, быстро становились участниками региональной драмы и в качестве объектов, и в качестве субъектов.
В новой ситуации в 90-х годах прошлого века и в первых десятилетиях нашего в регионе изменился стратегический баланс сил. Если альянс США и Израиля оставался действенным, то соглашения о дружбе и сотрудничестве между рядом арабских стран и СССР, имевшие характер полусоюзнических связей, превратились в прах.
Возник колоссальный стратегический дисбаланс в пользу Израиля и США. Не имея сил и средств для его устранения, общество мусульманских стран отвечало на это унижение, разочарование и бессилие новым взрывом фундаментализма и мусульманского экстремизма. Гегемония США на Ближнем и Среднем Востоке казалась абсолютной. Но ей бросил вызов Иран, особые позиции были у Сирии и Ливии. Конечно, все три хотели бы установить отношения партнерства с Соединенными Штатами, но Вашингтон не был к этому готов.
Что же, ближневосточная политика Москвы канула в Лету как исторический казус? Но ситуация развивалась отнюдь не по линейной траектории.
В тот период, в 90-х годах XX века и нулевых ХХI века, Россия не могла вмешиваться в действия Вашингтона, хотя достаточно тактично указывала на ненужные ошибки его политики в регионе, не вступая в конфронтацию, а, наоборот, желая найти способы сотрудничества.
Самым ярким примером этого была помощь России действиям США и других стран НАТО в Афганистане: сам Кабул был взят войсками не США, а Северного альянса, вооруженного Россией и Ираном, впоследствии Соединенным Штатам была предоставлена логистика для переброски в Афганистан и из Афганистана персонала и грузов воздушным и наземным путем, шло кое-какое сотрудничество спецслужб.
Россия пыталась доказать необходимость новой политики: враг моего врага совсем не обязательно мой друг, он может быть общим врагом, и победа над ним будет означать выигрыш для всех. Но именно эта позиция отвергалась Соединенными Штатами, которые тогда были гегемоном в регионе.
У России после периода упадка и колебаний сложились как глобальные, так и региональные интересы. Благодаря своему потенциалу, ядерному, демографическому, территориальному, научному, она оставалась в верхнем эшелоне мирового сообщества. Именно с этим не хотели мириться страны Запада, что и вызывало сначала легкие элементы напряженности, превратившиеся в некую новую, пусть и ограниченную холодную войну.
Оценивать политику в регионе стран Запада и России в отрыве от Европы, мировой ситуации, от событий на Украине и в Крыму было бы контрпродуктивно. Когда холодная война завершилась поражением и распадом Советского Союза, краткое время в Москве господствовали надежды на новые, равные, взаимовыгодные отношения с Западом.
Но, как оказалось, его лидеры, упоенные результатом холодной войны, которую СССР проиграл в экономической, социальной, информационной областях, хотя не в военной области, пошли на ряд действий, которые иначе, как враждебными России, назвать нельзя. После соответствующей идеологической обработки бывшие страны Варшавского договора и республики Прибалтики были втянуты в НАТО, что приблизило блок вплотную к России. Мало того, в восточноевропейских странах стали размещать системы противоракетной обороны в надежде уменьшить или ликвидировать потенциал ответного удара российских стратегических сил. С интересами России в области безопасности, с другими национальными интересами просто не считались. Надежда была на дальнейший развал самой России. Уже поговаривали о том, что Сибирь – это не российское, а «всемирное достояние».
Москва на практике признала бывшие административные границы, существовавшие в Советском Союзе между входившими в него республиками. Автору этих строк известно из собственных источников, что уже шли переговоры с Украиной, чтобы определить, кому в Керченском проливе принадлежали те или иные крошечные острова и отмели. Но при этом российская политика по отношению к Украине строилась на трех принципах, которые в Москве считали самоочевидными.
Во-первых, Украина должна была остаться дружественным и «постоянно нейтральным государством, которое не будет принимать участие в военных блоках» (как провозглашала Декларация о государственном суверенитете Украины 1990 года842), с территории которого никакая угроза национальной безопасности России не могла исходить.
Во-вторых, российские военные базы в Крыму, обеспечивавшие безопасность страны с южного направления, должны были остаться в руках России.
И в-третьих, русский язык, на котором, как на родном, говорила примерно половина населения Украины, должен был остаться или государственным, или языком межнационального общения.
И все? Все остальное могло решаться путем переговоров, пусть трудных и долгих, в интересах двух братских народов. Как говорил А.А. Громыко, «лучше десять лет переговоров, чем один день войны».
Но на Украине все больше тон задавали оголтелые националисты, объявившие своими героями организаторов Волынской резни – геноцида поляков – или просто служивших в рядах дивизии СС «Галичина» гитлеровской Германии. Русофобские настроения поддерживали многочисленные западные фонды. Вопреки прежним обещаниям, принимались меры, чтобы втянуть Украину в НАТО, по этому поводу руководство блока делало официальные заявления, а они воспринимались украинскими националистами как руководство к действию. Искусственно затруднялось нормальное функционирование российских баз в Крыму. Мало того, на полуострове стали проводить совместные учения сил НАТО и украинских вооруженных сил, несмотря на протесты местного населения.
Россия не могла на это не реагировать. Элементы холодной войны возродились ДО событий в Сирии, ДО украинского «майдана», ДО референдума в Крыму, ДО кровопролития на Донбассе. Ущерб и для России, и для Украины очевиден.
Любые призывы России найти с Западом общие точки соприкосновения, общую сферу интересов, найти способы мирного решения конфликтов, в частности на Ближнем и Среднем Востоке, – все эти предложения искажались, заматывались, отвергались. Было ли разумным такое поведение и лидеров, и СМИ Запада? Отвечало ли оно их национальным интересам и даже эгоистическим интересам западных элит?
Оказалось, что Россия в лице Советского Союза была для них противником не только идеологическим, не только потому, что пыталась создать альтернативную социально-политическую систему, отрицающую западные ценности, основанные на частной собственности и индивидуализме. Просто Россия «должна была» подчиняться, «быть ведомой» по тому пути, который определял сам Запад. А если это не происходило, она становилась противником.
Однако в Москве задавали вопрос: насколько правильно вел себя Запад в целом в мире и в регионе Ближнего и Среднего Востока, насколько эффективной была его политика и не приводила ли она к отрицательным результатам для всех? Разве не об этом говорили последствия военной интервенции в Ирак, а позднее – в Ливию? Мир реально становился более сложным и полицентричным, но это не укладывалось в мышление и стратегию Вашингтона.
