О.А. Гриневский в книге «Тайны советской дипломатии» пишет:
«Громыко ворчал:
– Вот не было печали… Такой был хороший, послушный сосед – ну прямо Финляндия на Юге. Чего же ждать теперь от этих безумцев?
Зато партийные идеологи и международники Суслов и Пономарев быстро перестроились и стали рассматривать Афганистан как еще одну социалистическую – в близкой перспективе – страну. Он виделся им теперь второй Монголией, смело перешагивающей из феодализма прямо в социализм.
На первых порах энтузиастом строительства социализма в Афганистане оказался и начальник Первого главного управления КГБ СССР (советской внешней разведки) В.А. Крючков, хотя его шеф – председатель КГБ СССР Ю.В. Андропов занимал сдержанную позицию»237.
В середине мая на совещании в ЦК по Афганистану произошла любопытная дискуссия. Подробности изложил и сам ее участник Г.М. Корниенко:
«Хотя по всем меркам афганское общество было весьма далеко от социалистической стадии развития, людям, подобным Суслову, Афганистан виделся «второй Монголией», перепрыгивающей из феодализма в социализм… Мне вспоминается, как в ходе одного из совещаний в ЦК КПСС по Афганистану я, выразив сомнение по поводу концепции «второй Монголии» применительно к Афганистану, заметил, что интересам Советского Союза вполне отвечало бы, если бы Афганистан, дай бог, стал для него своего рода азиатским вариантом нейтральной Финляндии. Это, как я считал, было бы максимально удобным вариантом и с точки зрения «проглатываемости» его Западом (на что достаточно прозрачно намекал нам З. Бжезинский, помощник президента США по делам национальной безопасности).
В связи с этим моим замечанием последовало недоуменное восклицание Пономарева: «Как можно уподоблять Афганистан Финляндии? Ведь Финляндия – это буржуазное государство». А на мой встречный недоуменный вопрос: «Неужели можно всерьез считать Афганистан созревшим для социализма?» – поторопился ответить Р.А. Ульяновский (правая рука Пономарева по странам «третьего мира»), который назидательно изрек: «Сейчас в мире нет такой страны, которая не созрела бы для социализма»238.
Советское руководство наблюдало за развитием событий в Афганистане со смешанным чувством. С одной стороны, с прежним режимом были отличные отношения. Но с другой, «лучшее – враг хорошего». Если целая страна «идет в руки» – почему же отказываться? Ведь королевский режим, в конце концов, был реакционным, коррумпированным, средневековым и даже «проимпериалистическим». К власти в соседней стране пришла братская марксистская партия. Социалистическое содружество в перспективе могло пополниться еще одним членом. Разве не показывал пример Монголии, как можно было миновать капитализм, прыгнуть в социализм и семимильными шагами двинуться к коммунизму?
«Не потерять Афганистан»
5 декабря 1978 года Тараки заключил в Москве 20-летний Договор о дружбе, добрососедстве и сотрудничестве с Советским Союзом, формализовав уже существовавшие отношения.
Поддержка вызывала большую вовлеченность – поднимались ставки – росло сопротивление – создавалась угроза возросшим ставкам – требовалась еще большая вовлеченность… Спираль закручивалась. Никто не решался сказать, что это движение надо остановить. Возрастала военная помощь режиму. Все новые сотни, а потом тысячи военных советников отправлялись в афганскую армию. Новые и новые сотрудники КГБ появлялись в Афганистане, чтобы собирать информацию и сотрудничать с соответствующими афганскими органами. Шла помощь по линии партийных связей, организации органов пропаганды, печати, культурного строительства, экономики. Короче говоря, все советские структуры активно переносились в чужую страну, абсолютно не приспособленную к их восприятию. Уже была плата за все это, уже были жертвы среди советского персонала.
И Тараки, и Амин не раз обращались с просьбой о помощи, о посылке советских войск в Афганистан.
Но была еще грань, качественное различие даже между массированным присутствием советских советников во всех ипостасях и появлением боевых подразделений. Конечно, как и в любом нормальном государстве, предварительные мероприятия уже были проведены. В Средней Азии концентрировались советские войска и соответствующие транспортные средства. Это естественное дело военных: быть готовыми к неожиданностям, к любому развитию событий. Но что толкнуло советское руководство на авантюристическое политическое решение?
Ответ на этот вопрос, как представляется, комплексный и отнюдь не определяется и не ограничивается тем выводом, который содержится в постановлении Съезда народных депутатов СССР «О политической оценке решения о вводе советских войск в Афганистан в декабре 1979 года» от 24 декабря 1989 года: «Съезд народных депутатов СССР… считает, что это решение заслуживает морального и политического осуждения»239.
В сентябре 1978 года глухая оппозиция режиму вылилась в вооруженные выступления, которые стали приобретать массовый характер. Их энергично поддерживал в сотрудничестве с США Пакистан, а затем и Китай, Саудовская Аравия, Иран, Египет, Кувейт. На территории Пакистана стали действовать лагеря для подготовки повстанцев. Тысячи человек дезертировали из афганской армии, многие с оружием в руках. Политическая и этническая база режима сузилась из-за вспыхнувшей борьбы внутри НДПА. В августе 1978 года уже начались изгнания из органов власти парчамовцев, их аресты, пытки, расстрелы. Бабрак Кармаль был удален из Революционного совета и «сослан» послом в Чехословакию, потом лишен и этого поста. Он попросил политического убежища в Чехословакии.
В марте 1979 года Хафизулла Амин стал премьер-министром и фактически возглавил министерство обороны. Он значительно усилил свои позиции, хотя Тараки по-прежнему сохранял другие важные посты. Борьба между ними достигнет кульминации к осени 1979 года, когда в стране сложится двоевластие. А пока «наверху» Афганистана делили посты и дворцы, в Герате 14 марта 1979 года восстали несколько полков регулярной армии. Были убиты советские специалисты и члены их семей. После первого успокоительного разговора с Москвой Тараки на следующий день, 18 марта, уже просил ввести в Афганистан советские войска и «ударить по Герату», «спасти революцию».
17, 18 и 19 марта 1979 года заседало политбюро.
Лейтмотивом выступлений 17 марта звучало: «Мы ни в коем случае не можем потерять Афганистан». Всерьез обсуждался вопрос о необходимости ввода войск. «Нам надо сформировать свои воинские части, разработать положение о них и послать по особой команде», – говорил А.Н. Косыгин. «У нас разработано два варианта относительно военной акции», – заявлял Д.Ф. Устинов. А.П. Кириленко, «подводя итог» и перечисляя шаги, которые предстоит предпринять, сказал: «…Пятое. Я думаю, мы должны согласиться с предложением Устинова относительно помощи афганской армии в преодолении трудностей, с которыми она встретилась, силами наших воинских подразделений»240. Устинов уже отдал приказ привести в готовность воздушно-десантную дивизию и быстро подтягивать к границе войска.
На совещании в МИДе А.А. Громыко вдруг разоткровенничался: «Поймите одно: если сегодня мы оставим Афганистан, то завтра нам, может быть, придется защищать наши рубежи от мусульманских орд уже где-нибудь в Таджикистане или Узбекистане»241. (Отметим, что Громыко не любил и не понимал мусульман, а фундаментализм считал «мракобесием».)
