Действительно, регион не требовал и не требует участия извне какой-либо державы, «недовольной статус-кво», чтобы оказаться в состоянии дестабилизации, брожения, чреватого взрывами. Воспоминания о колониальной эпохе, неудовлетворенные, иррациональные, а поэтому разрушительные национальные амбиции, этнические и конфессиональные столкновения, наличие полюсов богатства и нищеты – и внутри отдельных стран, и между ними – все это создавало объективные условия для подрыва статус-кво. Хрупкость политических структур, по большей части заимствованных у Запада, но переживающих болезненное приспособление к местным условиям и традициям, рост коррумпированных и неэффективно правящих элит сами по себе программировали внутреннюю нестабильность, взрывы и катаклизмы. Массы населения, ставшие пасынками капиталистической модернизации, отвергали ценности западного общества. Политизированный ислам привлекал низы и часть верхов, что приводило к широким народным движениям, подавляемым режимами, и к брожению интеллектуальной элиты и предвещало новые политические бури вне зависимости от конкретной политики западных держав или СССР.
В этих условиях даже старый, доперестроечный Советский Союз был не менее, чем США, заинтересован в том, чтобы предотвратить региональные взрывы с непредсказуемыми последствиями. Иранская революция, например, хотя и приветствовалась по причине ее антиамериканизма, привела к серьезным экономическим потерям для СССР (были прерваны поставки газа из Ирана). События в Иране поднимали волну мусульманского возрождения в советских республиках Средней Азии и Закавказья. Арабо-израильский конфликт не раз угрожал втянуть Советский Союз в конфронтацию сверхдержав, которой он стремился избежать, и тоже приносил значительные экономические потери. Ирано-иракская война создала для СССР трудности во взаимоотношениях и с Багдадом, и с Тегераном, вызвала усиление военно-морских сил США в Индийском океане и опять-таки нанесла ущерб экономическому сотрудничеству и с Ираном, и с Ираком.
Дважды произошло смещение центра тяжести в конфликтных ситуациях – из зоны арабо-израильского противостояния в зону Персидского залива: сначала в 1980–1988 годах в связи с ирано-иракской войной и советской вовлеченностью в Афганистане и начиная с августа 1990 года в связи с иракской агрессией в Кувейте. Лишь интифада – мирное восстание палестинцев на оккупированных территориях – и проблема иммиграции советских евреев в Израиль прерывали эту тенденцию, вновь переносили внимание на отношения между Израилем и арабами.
Оценки действий Советского Союза как «имперских» и «агрессивных», а затем как направленных на «нарушение статус-кво» господствовали в западном политическом мышлении. Они оспаривались лишь некоторыми исследователями, и, так как это было достаточно редко, стоит процитировать одного из них. «На проблему можно смотреть по-другому. Попытки исключить Советский Союз из региона либо через дипломатические маневры, либо через действия в арабо-израильской зоне, через финансовые и стратегические связи в Заливе – все это вызывается безответственным поведением, в котором обвиняют именно Советский Союз. Аналитически неточна и вводит в заблуждение оценка советской политики как игры с нулевым результатом. Советский Союз не несет ответственности за радикальную нестабильность, которая отличает политику на Ближнем Востоке. Хотя он слишком вовлечен в события в регионе, слишком подвержен ударам, чтобы пассивно наблюдать за разрушением своего влияния, его амбиции и возможности не неограниченны. И если оценивать объективно, то советская политика в регионе стремится к осторожности и прагматизму»285. Автор отмечал опасность проведения Вашингтоном политики на Ближнем Востоке без учета мнения Москвы для интересов самих США и считал, что есть возможности для взаимоприемлемых соглашений, которые позволили бы начать конструктивно вовлекать Советский Союз в региональные дела.
Действительно, вплоть до кризиса в Персидском заливе трудно найти пример, когда американская администрация пыталась бы понять и учесть законные интересы СССР в регионе и принять меры, чтобы уменьшить советскую подозрительность, хотя условия для сотрудничества, а не соперничества двух держав уже складывались. Вашингтон обращался к сотрудничеству с Москвой в период кризисов. Так было в 1956, 1967, 1969–1970, 1973 годах. «Чем острее и взрывоопаснее ситуация на Ближнем Востоке, тем большей становится готовность США найти общеприемлемые с Советским Союзом подходы для разрешения конкретной создавшейся ситуации», – считает советский дипломат-арабист Р.Ш. Турдиев286.
Советские дипломатические действия на Ближнем и Среднем Востоке по большей части были конструктивными, хотя бы на словах. Советский Союз предлагал и общий план безопасности, покрывавший весь регион, и пути и методы решения арабо-израильского конфликта, и план обеспечения безопасности в зоне Персидского залива, выдвигал предложения по Индийскому океану и по Средиземноморью. Они отвергались Вашингтоном как дипломатическая игра, поэтому и стали дипломатической игрой и пропагандой. Но они могли бы стать базой серьезных политических дискуссий, решений, действий, если бы Вашингтон не ставил ту же цель отрицания – исключить СССР из участия в региональных делах, не дать ему права здесь присутствовать. Импульсы для конфронтации исходили с двух сторон. Потребовались несколько лет перестройки, создание новой атмосферы в мире, окончание холодной войны, кризис в Персидском заливе, разрушение прежних стереотипов, чтобы возможности на время, казалось бы, стали превращаться в реальность.
Но это стало отражением, проекцией в регионе тех тектонических сдвигов, которые начали происходить в советском обществе.
Когда 11 марта 1985 года Михаил Горбачев стал генеральным секретарем ЦК КПСС, ему и его сторонникам было ясно, что сталинско-брежневская модель общественного устройства потерпела крах. Была предпринята попытка глубоких реформ в Советском Союзе, названных «перестройкой», хотя никто в советском руководстве не предполагал, какие сложности и кризисы ждут страну впереди.
Во внешней политике стояли задачи остановить разорительную и смертельно опасную гонку вооружений, сократить вооружения, улучшить отношения с Западом, повернув от конфронтации к сотрудничеству, урегулировать и нормализовать отношения с Китаем, найти новые формы связей со странами Восточной Европы, которые тогда считались частью социалистического лагеря, урегулировать отношения с Японией и, наконец, найти выход из конфликтных ситуаций в «третьем мире», особенно в Афганистане.
Многие концепции, выдвинутые Горбачевым и его окружением, не были новыми. Но они подразумевали большую готовность идти на уступки и компромиссы, отказ и в области международных отношений от многих методов, принципов, идеологии прежнего СССР.
М. Горбачев стал говорить о приоритете общечеловеческих принципов над классовыми, о деидеологизации международных отношений, о внедрении понятия баланса интересов взамен баланса силы, о приоритете норм и принципов международного права, о взаимозависимости, под которой подразумевал существование связей, интересов универсального значения, которые выходят за рамки интересов и отдельного государства, и отдельного класса. С его точки зрения, вопросы глобального плана, касающиеся оружия массового уничтожения, международного экономического порядка, окружающей среды, естественных ресурсов, демографии, нельзя было рассматривать в контексте противостояния разных систем, идеологий. В решении этих вопросов не было врагов, все были союзниками. Вместо борьбы за «светлое будущее всего человечества – коммунизм» нужно было искать общие цели, объединяющие СССР, Запад и Восток. Из этого вытекало, что социализм не будет больше соревноваться с капитализмом. В выдвинутых идеях было много прекраснодушия, но в целом они означали признание того факта, что социалистический эксперимент в рамках СССР и мирового социалистического содружества провалился, не доказав своих преимуществ перед капитализмом, а капитализм показал жизненную силу и способность к самотрансформации. Мессианская идея, которая была сердцевиной идеологии Советского государства после Октябрьской революции и накладывала отпечаток на внешнюю политику, доживала последние дни.
