Вместе с необходимостью положить конец разрушительной гонке вооружений родилась доктрина «оборонной достаточности», подразумевавшая, что советские вооруженные силы должны сделать невозможной агрессию против Советского Союза. Новый министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе подчеркивал, что здравый смысл, а не идеология должен определять политику.
В «третьем мире» стали отказываться от сотрудничества преимущественно со странами «соцориентации» и переходили к расширению связей с умеренными консервативными режимами. Опыт Афганистана и необходимость покончить с военной интервенцией подразумевали, что Советский Союз уже не может посылать войска в страны «третьего мира».
Правда, холодная война тоже имела свои правила игры, и одно из них состояло в том, что СССР и США никогда не доводили свое участие в региональных конфликтах до прямого противостояния, которое могло бы вызвать дальнейшую эскалацию. Но если раньше советская политика упорно пыталась отделить разрядку в Европе и продвижение по пути разоружения от своей поддержки делу разрушения существующего порядка в «третьем мире», в том числе насильственными методами, то сейчас подход изменился. Идея взаимозависимости и воздействия региональных конфликтов на общую систему взаимоотношений Восток – Запад, СССР – США была признана.
Но не стоит полагать, будто все эти идеи были сразу подхвачены внутри СССР. Еще в январе 1986 года заместитель заведующего международным отделом ЦК, пока еще набиравший силу в партийной иерархии К.Н. Брутенц писал: «Найдя невозможным переделать политическую карту мира, как это делалось в прошлом, империализм пытается подорвать суверенитет освободившихся стран окольными путями, в особенности активно используя экономические рычаги… Неоколониалистская политика империализма – одна из главных причин появления так называемых региональных конфликтов и того, что они остаются нерешенными»287. Позднее в своих воспоминаниях К.Н. Брутенц будет излагать совсем другие мысли. Но подобные высказывания отражали господствовавшее тогда настроение и по инерции продолжались.
Ясно, что «третий мир», а значит Ближний и Средний Восток, не считая кровоточащего Афганистана, лежал на периферии интересов Горбачева, как и его предшественников. Видимо не зная ни проблем «третьего мира», ни способов установить с ним новые отношения, Горбачев понимал, что от старых подходов нужно отказываться. Если предстоял пересмотр всей структуры международных отношений, то и политику СССР в «третьем мире» также нужно было переосмысливать. Уже в своем выступлении в ноябре 1987 года, накануне 70-й годовщины Октябрьской революции, Горбачев заявил, что, несмотря на глубокие различия между государствами современного мира, существует «интернационализация мировых экономических связей», произошла всеохватывающая научная и техническая революция, которая затрагивает всех и позволяет поднять вопросы: «в состоянии ли капитализм освободиться от милитаризма», «может ли существовать капиталистическая система без неоколониализма», «может ли она функционировать без неэквивалентного обмена с «третьим миром»288. М. Горбачев буквально подталкивал и советских политиков, и советских обществоведов к переосмыслению оценок «империализма», «неоколониализма», всего прежнего взгляда на «третий мир».
Спустя некоторое время в порыве покаяния и самобичевания многие советские политологи и политики стали посыпать голову пеплом и рвать на груди рубашку, обвиняя во всех сложностях «третьего мира» Советский Союз и обеляя Запад. Особенно усердствовали те, кто раньше активно участвовал в создании мифов о «третьем мире».
Но и на Западе реакция на «новое мышление» была сдержанной, а возросший советский потенциал и опыт конца 70-х – начала 80-х годов вызывали искаженное представление о реальных советских намерениях и возможностях. Поэтому еще совсем недавно, в 1989 году, такой знаток советской внешней политики, как американский политолог Э. Рубинштейн, писал: «Интервенции стали интегральной частью советской политики в «третьем мире». Мощные средства проецировать силу вовне сделали возможным для советских войск оказывать помощь там, где им был гарантирован доступ в те или иные страны… Волна советских вмешательств, которая прокатилась по «третьему миру» в 70-х годах, продемонстрировала возможность новых вмешательств в 90-х, что, однако, не является обязательным. СССР может дополнительно использовать возможность проецировать свою военную силу, а режимы в «третьем мире» больше заинтересованы в выживании. Все это делает более привлекательной возможность интервенции Москвы в «третьем мире»289.
Мир менялся столь стремительно, что вчерашние оценки на следующий день становились достоянием истории.
Забегая вперед, отметим, что в 1989–1990 годах рухнуло вместе с Варшавским договором «социалистическое содружество». Советское руководство не сделало и жеста, чтобы остановить этот процесс. Исчезла ГДР, ставшая частью единой Германии. Изменилась послевоенная структура отношений в Европе. Сошла на нет и в ноябре 1990 года в Париже официально была похоронена холодная война. США и СССР объявили, что они больше не являются противниками, и после первого шага – согласия об уничтожении ракет средней и меньшей дальности – пошли в 1991 году на соглашение о существенном сокращении своих стратегических ракетно-ядерных арсеналов.
На Ближнем и Среднем Востоке изменения во взаимоотношениях СССР и США запаздывали. Слишком глубоко было недоверие между Москвой и Вашингтоном. В США никак не могли представить себе, что та ограниченная и конструктивная роль, которую Советский Союз готов был играть на Ближнем и Среднем Востоке, не была обманом и никак не противоречила глобальным и региональным интересам США; что даже старые доперестроечные заявления о наличии у СССР законных интересов в регионе, непосредственно расположенном у его южных границ, просто отражали реальность, а не экспансионистские замыслы.
Нужны были доказательства новых подходов или, называя вещи своими именами, готовность на уступки, чтобы атмосфера в регионе начала меняться. Но прошло несколько лет, прежде чем у горбачевского руководства дошли руки до Ближнего и Среднего Востока.
Решение о выводе советских войск из Афганистана стало важнейшей вехой на этом пути.
На этот раз советское руководство провело многочисленные консультации с экспертами, изучалась обстановка на месте. Стала ясной невозможность выиграть войну, продолжавшуюся уже шесть лет. Раскол в Народно-демократической партии Афганистана не оставлял надежды на консолидацию власти.
Война становилась все более непопулярной внутри СССР. Военнослужащие из среднеазиатских республик просто не хотели сражаться в Афганистане, и вся тяжесть войны лежала на славянской части вооруженных сил, не видевших ни цели, ни смысла в жертвах.
Нужно было убрать трудности, которые советское вмешательство создавало во взаимоотношениях с США, Западной Европой, Китаем и некоторыми частями мусульманского мира, в особенности с Пакистаном, Ираном, Саудовской Аравией. Казалось бы, вывод советских войск из Афганистана облегчал поставленные задачи. СССР потерпел политическое поражение, значение которого было смазано тем, что и само советское общество уже отказывалось от той социально-политической модели, которую пыталось навязать своей стране с советской помощью революционное афганское руководство.
