– Давайте, – цедит он сквозь зубы. Женщина подхватывает его под руку и осторожно ведет по коридору.
– Вот так, вот так, потихоньку… Сюда?
– Пятьсот пятая.
– Значит, сюда. Помочь вам лечь? Или сами справитесь?
– Не знаю…
– Ну, тогда я зайду тихонечко.
Они медленно вползают в палату.
– Ой, да вы один в шестиместной! Здóрово!
Мужчина с трудом заваливается на койку и ложится на спину, тяжело дыша. Женщина садится на стул рядом.
– Грыжа? – с участием в голосе спрашивает она.
– Да.
– Когда резали-то?
– Да уже третий день, а болит, собака, мóчи нет!
– А врач что говорит?
– Врач говорит – пройдет.
– Значит, пройдет. А вы как, спать будете?
– Да вряд ли я сразу засну.
– Можно я тут у вас посижу? У нас так душно в палате, невозможно! Да еще соседки мои ужасные храпуньи – спасу нет. А вы вон один, как барин!
– Посидите.
Они молчат некоторое время.
– Меня Лена зовут, а вас как? – спрашивает женщина, исподтишка разглядывая мужчину.
– Сева.
– Сева – это Всеволод?
– Нет, Северьян.
– Северьян? Какое редкое имя!
– Да уж. Родители наградили. В честь деда назвали. А у вас что – камни?
– В желчном. Один, зато какой! Я им очень горжусь. Сразу соседок уела. Они всё хвалились своей мелочевкой, а тут я с булыжником! Одна такая рыжая – видели небось! – совсем обиделась, побежала к доктору выяснять, почему у нее маленький камешек…
– Ой, не смешите!
– Знаете, вам надо бандаж специальный носить, чтобы не болело. У вас есть кому принести? А то я могу попросить, чтобы купили.
– Принесут.
Северьян, повернувшись на бок, наконец смог разглядеть эту жизнерадостную Лену: молодая, невысокая, полненькая, в смешном пестром халате, на голове какие-то вихры.
– Веселенький у вас халатик.
– Ага. Не подходит, думаете, к больнице? А я решила, чего тоску наводить на окружающих, правда? Пусть люди веселятся. Дочке не нравится. Она меня все воспитывает, воспитывает – не то надела, не так причесалась…
– Дочка? А сколько же ей, что она вас воспитывает?
– Детка-то моя? Уже здоровая девица, скоро шестнадцать. Она так злится, когда я деткой ее называю! Нужно Ликой. Она как родилась, так и начала меня воспитывать. А мне самой всего семнадцать было. Любовь! Что поделаешь!
– А потом?
– Что потом? В смысле замужества? Да что вы! Он как узнал про ребенка – такие ноги сделал!
– Подонок!
– Да нет, просто жалкая, ничтожная личность. Пан Паниковский. Сейчас мы с ним даже дружим. У него семейная жизнь тоже как-то не сложилась. Женился, развелся. А вы? У вас дети есть?
– Нет.
– А жена?
– Жена есть. Была, – вздыхает Сева. – Нет, нет, ничего такого. Просто… Я от нее ушел. Правда, она никак с этим смириться не может. Тоже все меня воспитывает.
– Понятно.
– Да ничего не понятно! Женились вроде по любви. Она красивая женщина. Очень красивая. Но…
– А давно ушли-то?
– Да вот, перед самой операцией.
– Ну ладно, не переживайте вы так, все образуется потихоньку. Хотите, я вам стихи почитаю? Вы любите стихи?
– Как-то не задумывался… А вы что, учительница литературы?
– Почему, почему учительница литературы?!
– Стихи вот…
– Нет, я не учительница! – Лена с трудом сдерживает смех. – Я вообще-то сама стихи пишу. Доморощенный поэт: стихи к юбилеям, по поводу и без. Дочка переживает: у всех матери как матери, а у нее поэтесса!
– Ну, почитайте…
Лена откашливается и начинает:
Летящей ласточки стремительная тень
Опровергает тяжесть притяженья.
Склоняют долу утомленный день
Улиток медленных ленивые движенья…
У нее нежный, женственный голос, с какой-то едва уловимой хрипотцой, и читает она просто, без завываний, свойственных поэтам. Голос Лены обволакивает Севу, убаюкивает, уносит на мягких волнах…
С годами привыкаешь забывать,
Как свет дневной по волосам струится.
Бессонница нас учит понимать,
О чем молчит подраненная птица,
Зачем стрекочет на печи сверчок,
Ночные сны скрепляя ровной строчкой…
Коровка божия читает между строк –
Лети, лети, живое многоточье!
Северьяну начинает сниться что-то ласковое, летнее, разноцветное: желтый теплый песок, ракушки, кузнечики в траве, белые пушистые облака, девочка с ведерком, бабочки… Лена улыбается, глядя на Севу: заснул! Она осторожно поднимается и на цыпочках выходит из палаты.
Лети и забери меня с собой –
Туда, где небосвод от солнца звóнок,
Туда где скачет мячик голубой!
Где каждый взрослый – все еще ребенок…
* * *
Проходит пара дней. В пятьсот пятой палате прибавилось пациентов: в эти утренние часы один из них дремлет, отвернувшись к стене, другой шелестит газетой, а Сева просто лежит, скрестив руки над головой. Открывается дверь, и входит высокая, элегантная и очень красивая женщина, при виде которой Сева страдальчески вздыхает.
– Вот ты где! – восклицает она. – Наконец я тебя нашла! Господи, какой бардак в этой больнице! Что это у тебя на тумбочке? А это что?
– Лида, зачем ты пришла?
Ходячий сосед потихоньку выползает в коридор и закрывает поплотнее дверь.
– Как я могла не прийти, как?! Ты в таком состоянии, без всякого присмотра!
– Не нужен мне никакой присмотр! И вообще, со мной все в полном порядке.
– Ну как же в порядке, когда у тебя боли! – Лида всхлипывает. – Боже мой, какой ты бледный! Чем они тут вас кормят? Я принесла…
– Лида! Прекрати! Мне ничего не нужно. И вообще, мы обо всем уже договорились.
– Но я думала… Ты… Я…
– Ничего не изменилось. И не кричи так, тут человек после операции.
– Как ты меня измучил!
В коридоре тихонько бродят больные. Лена задумчиво стоит у окна, потом тоже начинает ходить по коридору, кивая в такт стихам, что звучат у нее в голове. Проходя мимо двери пятьсот пятой палаты, она прислушивается к доносящимся голосам, потом поворачивается и решительно направляется к кабинету главврача:
