Под крысявкин пересказ впечатлений ее бывшего хозяина мы и добрались до библиотеки. Книжный служитель, хоть и весьма удивился моему приходу, — что курсистка тут забыла? — однако выдал аж три книги: свод основных имперских законов с комментариями, учебник по расоведению и малый справочник для некроманта.
Получив даже чуть больше, чем рассчитывала, я окрыленная вышла из библиотеки. Вечер кошачьим шагом вынырнул из-за угла, подкрался, положил мягкие лапы на плечи. Воздух стал тягучим, густым, каким бывает лишь на исходе дня.
А я, прижимая к груди книги, подходила к воротам и все четче осознавала: за событиями насыщенного дня совершенно упустила из виду такую простую вещь, как ночлег.
На подходе к воротам решила перекинуться парой слов с сегодняшней знакомой — привратницей. Каково же было мое удивление, когда обнаружилось, что створки плотно закрыты, а стражницы врат нет и в помине. Как мне объяснила пойманная за локоть адептка, в которую я вцепилась голодной блохой, никакой бабули-вахтерши в академии никогда и в помине не было. Ворота магически закрывались с последним ударом вечернего колокола для всех студиозусов до утра.
Пришлось разжать пальцы, и девушка, покрутив пальцем у виска, убежала к общежитиям. А я поняла, что на ночь глядя осталась без крова в магической резервации.
ГЛАВА 5
Я опечалилась. Перспектива греть скамейку поясницей не прельщала. Набиваться на постой к сегодняшним знакомым, пусть один из них как бы и супруг, было совестно. Однако, вспомнив поговорку: «Чистая совесть, бесспорно, мягкая подушка, но еще мягче наволочка, набитая денежными купюрами», — я плюнула, решив, что лучше посгораю от стыда с полчасика, просясь переночевать, чем всю ночь меня будет жечь холод.
С такими мыслями я и направилась разыскивать общежитие боевого факультета. Поплутав, не без этого, нашла. Уже запаслась сердобольной историей для бабушки-вахтерши, когда перед входом увидела список. На металле рунической вязью шли фамилии студентов и номера комнат. И третьим в списке выгравировано: «Эрвин Торон».
Меня от этого имени словно перемкнуло, а мысли заработали со скоростью турбированного движка, когда впечатываешь педаль газа в пол. Крысявка, почуяв мой настрой, беспокойно зашевелила усами.
— Ты что удумала?
— Каким заклинанием определяют, беременная ли девица?
— Сканирование. Если есть сдвоенная аура, то, значит, понесла… — еще не догадываясь, о чем это я, ответила крысявка.
— А ты за младенчика в утробе сойдешь?
Голохвостая закашлялась.
— Так сойдешь? — Ослы и те могли позаимствовать моего упорства. Причем оптом.
— Наверное, — неуверенно начала крысявка, когда я ее сграбастала и запихнула в вырез платья. — Правда, обычно еще и заклинание родства накладывают, чтобы быть уверенным в том, кто отец… — Это она уже вещала, путаясь в ткани.
— Ну, будем надеяться, что адепты пятого курса боевого факультета в генетике не сильны… — подбодрила я то ли себя, то ли Энжи.
Вахтерша все же обнаружилась. Вернее, вахтер. Едва завидев меня, он тут же попытался выдворить нахалку из мужского общежития: не положено девушкам, да еще на ночь глядя… Но куда ему до госпожи Смерти. У той аргументы повесомее были, и то я ее переубедила. Правда, била на этот раз ниже пояса: тем, на что мужчина ответить навряд ли может. Вспомнив беременных подруг, я прижала ладонь к пояснице, чуть распрямилась, со стоном напрягая живот, чтобы он казался побольше, и, изображая девку на сносях, начала:
— Да об непотребствах не беспокойтесь, мне о них думать-то уже не с руки. Роды скоро. Я к мужу пришла, он дома забыл. — И для достоверности тряхнула своим узелком. Причем специально взяла его в ту руку, на которой красовался браслет.
Вахтер не успел открыть рот, чтобы развернуть меня повежливее, как тут же его закрыл. Не иначе с панталыку его сбил исконный мужской стереотип: беременная баба — что взведенная бомба. Чуть такую делом ли, словом ли тронешь… и родить может. Не стала разрывать шаблонов этого, судя по всем признакам, закоренелого холостяка.
— Ой! — Я положила руку на живот.
Под ладонью завозилась Энжи, изображая начало родовой деятельности. Вахтер подавился так и не прозвучавшими словами, а я же, воспользовавшись его замешательством, протараторила:
— Я быстречко. Туда, обратно и назад.
Мужик лишь ошалело кивнул, а я посеменила утячьей походочкой, что свойственна лишь отяжелевшим. Комнаты адептов начинались со второго этажа. Нужную дверь нашла быстро. Вот только звуки, доносившиеся из-за двери, наводили на мысль, что если я минуту назад «рожала», то тут явно «беременели».
Стало обидно за мою предшественницу. Рей хоть и поступила весьма опрометчиво и безрассудно, но ведь не из корысти же. А этот Эрвин мог бы просто отфутболить девчонку, а не ломать ей жизнь.
Решительно одернула рукав, пряча под тканью браслет. Сейчас он будет неуместен. Постучала громко и настойчиво, как коллектор при исполнении. Стоны на миг оборвались, а потом послышалось:
— Занят!
Я недолго думая развернулась и что есть силы шандарахнула каблуком о дверь. От души. Раз двадцать.
С той стороны послышались ругань и шорохи. Многообещающее: «Сейчас я…» — оборвалось на полуслове, когда в распахнувшейся двери парень увидел мое лицо.
Не знаю, какими фразами в этом мире принято приветствовать тех, с кем некогда провел бурную ночь, но вырвавшееся из уст адепта: «Да чтоб тебя!» — подозреваю, не самая популярная из них.
Эрвин (а это был он, слишком уж похож на тот образ, что описывала Рей в своем дневнике) попытался захлопнуть дверь. Но от злого бухгалтера еще ни один оптовик целым не уходил. А то, что парень работал «на потоке», а не штучно, меняя дев в своей постели, как иной — одноразовые бритвы, становилось понятно по его виду.
Красивый той притягательной мужской красотой, в которой все неправильно. Выше меня на голову, с неровно обрезанными до плеч льняными волосами. Чуть раскосые, кошачьи глаза цвета дымчатой зелени внимательно изучали меня. Длинный греческий нос с горбинкой и подбородок как у Брута. Но самое главное — неуловимый отпечаток властности на его лице.
Так вот ты каков — причина самоубийства Рей.
Парень, нет, молодой мужчина, напрягся. Тем четче проступил рельеф стальных мышц. Его рука, сильная, типично мужская, с жилами вен, дернула дверь, желая захлопнуть ее перед моим носом. Я же, дитя века атома, приученная к коварству лифтов, чисто инстинктивно сделала то, что совершает всякий русский человек, когда хочет остановить закрывающиеся створки: сунула ботинок в щель. Благо подметки у моей обувки оказались дубленые и с честью выдержали испытание.
— Милый, кто там? — томно донеслось из глубины.
— Проблемы, — нагло ответила я: отступать было особо некуда.
— Маловата ты для моих проблем. — Эрвин оценил мою настойчивость и, поняв, что с закрытием двери его неприятность в моем лице не исчезнет, осведомился: — Чего надо?
