Он поводил по тенту уже совсем ослабевшим лучом фонарика, а потом, насколько хватало батарейки, осветил темные тисы, мокрые ветки, размокшую землю.
Разумеется, никакой тени и никакого Боннвиля.
– Ты нашел хворост? – подала голос Элис из каноэ.
– Да, немного. Но, может, нам и хватит.
Голос у него заметно дрожал, но поделать с этим Малкольм все равно ничего не мог.
– Что случилось? – спросила Элис, приподнимая полог. – Ты что-то видел?
Она сразу перепугалась, сразу поняла, что он мог увидеть, и от Малкольма это не укрылось.
– Нет. Я просто ошибся, – быстро сказал он.
Он снова огляделся по сторонам – это потребовало большой храбрости: тень… Боннвиль мог прятаться во тьме под любым деревом, за любой из четырех колонн у входа в мавзолей, за любым памятником на кладбище. Но где же его гиена-деймон? Нет, наверное, ему все-таки привиделось. Нельзя же вот так взять и уплыть отсюда: это единственная встретившаяся им по дороге земля, и уже темно, а где-то там, по реке, рыщет катер ДСК, и Лире нужны тепло и еда. Малкольм глубоко вдохнул и постарался перестать трястись.
– Я разведу огонь здесь, – сказал он.
Ножом он наколол немного щепы от доски и разложил костерок прямо на траве. Сил ему хватило только на это. К счастью, огонь мгновенно занялся, и вскоре одна из их последних бутылочек чистой воды уже закипала, перелитая в кастрюлю.
Малкольм старался не поднимать глаз от костра. От весело подмигивающего огонька окрестная тьма сделалась еще темнее… Тени кругом заплясали.
Лира рыдала, не умолкая, тихо, горестно, будто кого-то оплакивала. Когда Элис ее раздела, малышка так и осталась бессильно лежать, даже не пытаясь пошевелиться. Аста и Бен попробовали утешить Пантелеймона, но он вырвался и кинулся к крошечному бледному существу, которое только и могло сейчас, что плакать и плакать.
Крышка гроба отлично горела и тепла давала достаточно, чтобы согреть молоко, но не больше.
Как только Элис перепеленала Лиру и села кормить ее, последняя деревяшка вспыхнула языком желтого огня и угасла. Малкольм разбросал угли и забрался в каноэ, радуясь, что может, наконец, это сделать. Рука у него болела, спина тоже, и сердце отчаянно ныло. Одна мысль о том, чтобы снова пуститься в путь по этим безжалостным водам, была нестерпима, даже если там и не было охотящихся на них катеров ДСК. Тело, разум и деймон настоятельно требовали забыться сном, и поскорее.
– Осталось еще что-нибудь от той свечки? – спросила Элис.
– Огарок вроде был.
Малкольм порылся в корзине со всякой всячиной, которую они давным-давно прихватили из аптеки, и действительно нашел свечу длиной со свой большой палец. Он зажег ее, подождал, пока вокруг фитиля натечет лужица воска, вылил его на банку и прилепил свечку сверху.
Оказывается, он все еще мог делать простые, повседневные вещи. И жить, от мгновения до мгновения, и даже получать удовольствие… вот хотя бы от этого теплого желтого света, заполнившего их укрытие. Лира извернулась на руках у Элис и стала смотреть на огонек свечи. Сунув палец в ротик, она торжественно и молча уставилась на него.
– Что ты там видел? – прошептала Элис.
– Ничего.
– Это он, да?
– Я точно… Нет. Мне просто на секунду показалось.
– Тогда что это было?
– Ничего там не было. Точно не он. И вообще никого.
– Надо было тогда убедиться… Там, когда он нас чуть не схватил. Надо было его добить.
– Когда кто-нибудь умирает… – начал Малкольм, помолчав.
– Что?
– Что случается с его деймоном?
– Он просто исчезает.
– Не надо об этом! – воскликнула Аста.
– Да, не говорите такого! – подхватил Бен, сейчас выглядевший как терьер.
– А когда получается призрак или вурдалак какой, – Малкольм не обращал на них внимания, – это, наверное, деймон мертвого человека?
– Понятия не имею.
– А может чье-нибудь тело ходить и делать всякие вещи, если его деймон мертв?
– Не бывает человека без деймона. Это совершенно невозможно, потому что…
– Замолчи! Замолчи! – крикнул Бен.
– …потому что это слишком больно, когда ты от него отделяешься.
– Но я слышал, что встречаются люди без деймонов. Может, это, конечно, просто мертвые тела бродят, а, может…
– Хватит! Прекратите об этом говорить! – Аста стала терьером, как Бен, и они зарычали на два голоса.
Впрочем, в ее рычании все равно слышался страх.
Тут к ним решила присоединиться Лира.
– Послушай, дорогая, – повернулась к ней Элис, – твое молоко кончилось, теперь будет особый гостинец, хорошо? У меня тут целый пакет канопьев.
Она полезла в сумку и вытащила тост, на котором сверху раньше лежало перепелиное яйцо.
– Ты пока жуй хлеб, а я найду яичко… славное маленькое яичко… тебе понравится.
Лира с готовностью схватила тост и сунула в рот.
– Ты их в саду стащила? – спросил Малкольм и тут же сообразил, насколько это глупый вопрос.
– Я много чего позаимствовала у официантов, которые мимо сновали, а они так ничего и не заметили. Тут на всех хватит. Ага, вот как раз кое-что интересное, – она протянула Малкольму нечто размером с Лирину ладошку, коричневого цвета и довольно мятое. Это оказался миниатюрный пряный пирожок с рыбой.
– Если она сейчас как следует наестся тостом и закусками, – проговорил Малкольм с набитым ртом, – будет не страшно, если у нас кончится…
Снаружи донесся какой-то звук. Нет, не «какой-то», не просто абстрактный бессмысленный звук, – это было бы еще полбеды. Увы, это было слово, и слово было: «Элис». Произнесенное негромко голосом Боннвиля.
Она замерла. Малкольм машинально поднял на нее глаза, как дети в классе смотрят на того, чье имя назвал учитель, – особенно если тон предвещает беды и кары. Малкольм хотел увидеть реакцию Элис, и тут же об этом пожалел. Она насмерть перепугалась: краска сбежала с ее лица, глаза расширились, она прикусила губу. А он таращился на нее, как примерный ученик, которому ничего не грозит, – на двоечника. О, как он себя сейчас ненавидел!
– Ты не обязана… – начал он.
– Заткнись. Сиди тихо.
Они прислушивались, сидя неподвижно, как статуи. Лира с удовольствием мусолила тост, не подозревая ни о чем плохом.
Никакого голоса, только ветер шумит в тисах, да капли барабанят по тенту.
Что-то странное творилось со свечкой. Она горела, светила, но теперь еще и отбрасывала тень… – это прожектор вернулся.
Элис невольно ахнула, зажала рукой рот и, тут же убрав ее, крепче прижала к себе Лиру, чтобы заглушить любой возможный звук. Малкольм отчетливо видел все в яростном ледяном свете, бившем сквозь полог. Снаружи рокотал мотор. Пару мгновений спустя луч ушел дальше, но рассеянный свет остался – охотники решили повнимательнее рассмотреть границу реки и кладбища.
