Посетителей в тот вечер было немного, так что работой Малкольма не завалили. Он поднялся к себе в комнату и написал список главных рек Англии для домашнего задания по географии, а потом нанес их все на карту. Рек оказалось больше, чем он думал. Наверняка сейчас все полны, как Темза, – ну, если, конечно, везде такие же сильные дожди, как у них, на юге. А если это и вправду так, наверняка и в море воды прибавилось. Интересно, как бы «Прекрасной дикарке» понравилось в море? Можно ли дойти на веслах до Франции? Он открыл атлас на странице с Ла-Маншем и попытался его измерить с помощью циркуля и крошечной шкалы внизу листа, но там все оказалось слишком мелким, чтобы нормально прочесть.
Хотя вообще-то нет – не слишком. Ему просто что-то мешало. Что-то совсем маленькое мерцало и плавало прямо в той точке, куда смотрел Малкольм, так что он не мог толком ничего разглядеть. Вокруг все оставалось совершенно четким – вернее, так казалось, пока он не перевел взгляд и не попробовал посмотреть на что-нибудь еще. Мерцающее нечто передвинулось туда же. Оно все время оставалось прямо на линии взгляда и мешало разглядеть то, что было за ним.
Малкольм попробовал смахнуть его со страницы, но безуспешно. Протер глаза, но мерцание никуда не делось. Все оказалось даже интереснее: он продолжал его видеть даже с закрытыми глазами!
А еще оно постепенно увеличивалось. Это было уже не пятнышко, а линия: изогнутая дуга вроде буквы «С»… и она сверкала и змеилась, переливаясь черным, белым и серебряным.
– Что это такое? – спросила Аста.
– Ты ее тоже видишь?
– Я, скорее, чувствую. А ты что видишь?
Малкольм описал, как мог.
– А ты что чувствуешь? – спросил он.
– Что-то странное… как будто издалека. Словно между нами много-много миль, но я все равно вижу все так ясно и спокойно. И ничего не боюсь. Чувствую только спокойствие… А что эта штука делает сейчас?
– Растет. Я уже могу видеть то, что за ней. Она приближается. Я вижу слова на странице и вообще все прямо сквозь нее. От этого голова немножко кружится. Если смотреть на нее в упор, она куда-то ускользает. Сейчас она вот такого примерно размера.
Он свел большой и указательный пальцы, оставив промежуток дюйма в два.
– Может, мы начинаем слепнуть? – предположила Аста.
– Нет, не думаю. Я прекрасно все вижу сквозь нее. Она как будто приближается и растет, но при этом двигается куда-то в сторону, к краю… будто собирается проплыть мимо моей головы, дальше…
Так они и сидели в тихой маленькой комнатке, освещенной теплым светом лампы, и ждали, а сверкающая ленточка постепенно смещалась к краю поля зрения Малкольма и вскоре пропала. Все это, от начала до конца, заняло минут двадцать.
– Это было очень странно, – осторожно сказал Малкольм. – Она была такая… лучистая. Как в том гимне, помнишь? Месяц с рожками в ночи средь сестер простер лучи
[15].
– Она была настоящая?
– Конечно, настоящая. Я же ее видел!
– Но я-то нет! Она была не снаружи. Она была внутри тебя.
– Да… но она была настоящая. И ты все равно что-то чувствовала. Это тоже было настоящее… и как-то было с ней связано.
– Да уж… Интересно, что все это означает?
– Может быть… нет, не знаю. Может, и ничего.
– Нет, оно должно что-то означать, – твердо заявила Аста.
Но даже если ленточка что-то и означала, они этого понять не могли. И прежде чем им в голову успела прийти еще какая-нибудь идея, в дверь постучали, и ручка повернулась.
На пороге стоял отец.
– Малкольм, ты еще не в постели? Отлично. Спустись-ка вниз на минутку. Там один джентльмен хочет с тобой поговорить.
– Это лорд-канцлер? – обрадовался Малкольм, подпрыгивая, и бегом припустив за папой.
– А ну-ка, потише! Нет, это не лорд-канцлер. Он сам скажет тебе, кто он такой. Если захочет.
– А где он сидит?
– В Зале-на-Террасе. Отнеси ему стакан токая.
– Это что такое?
– Венгерское вино. Давай, пошевеливайся.
– У нас что, клиентов внезапно привалило? Или как?
– Нет, джентльмен просто желает видеть тебя, вот и все. Следи за манерами и говори все честно, как есть.
– Я всегда говорю правду, – машинально отозвался Малкольм.
– Вот это новость! – съязвил отец, но, прежде чем войти в бар, взъерошил сыну волосы.
Токай оказался густо-золотого цвета и пах сладко и сложно. Малкольма не особенно соблазняли напитки, которые подавали у них, в «Форели»: пиво на его вкус было горькое, вино – как правило, кислое, а виски – вообще отвратительное, но если ему удастся найти бутылку вот с этим… он, пожалуй, отхлебнул бы – когда отец повернется спиной.
Малкольму пришлось постоять немного в коридоре перед Залом-на-Террасе – всего пару секунд, чтобы вернуться к реальности. Голова у него до сих пор была занята блестящей ленточкой. Наконец, он как набрал воздуха в грудь и шагнул в комнату.
При виде ожидавшего там джентльмена он на мгновение остолбенел – хотя тот просто спокойно сидел себе у нерастопленного камина. Может, дело было в его деймоне – красивой леопардихе с серебряной шерстью, покрытой черными пятнами, – а может, в мрачном и замкнутом выражении лица самого мужчины. Как бы там ни было, а обескураженный Малкольм вдруг почувствовал себя очень юным и маленьким. Аста и вовсе превратилась в мотылька.
– Добрый вечер, сэр, – сказал мальчик. – Вот токай, что вы заказали. Желаете, чтобы я разжег огонь? Тут всегда так холодно.
– Тебя зовут Малкольм? – голос у джентльмена был хриплый и глубокий.
– Да, сэр. Малкольм Полстед.
– Я друг доктора Релф, – продолжал тот. – Меня зовут Азриэл.
– Ой. Э-э… Она мне о вас ничего не говорила.
– Почему ты это сейчас сказал?
– Потому что если бы она говорила, я бы знал, что это правда.
Леопард тихонько рыкнул, и Малкольм сделал шаг назад, но потом вспомнил, как сестра Бенедикта разговаривала с теми злодеями, и снова выступил вперед.
Азриэл коротко расхохотался.
– Понятно, – сказал он. – Хочешь других рекомендаций? Я отец того ребенка в монастыре.
– Ах, так вы лорд Азриэл!
– Вот именно. Как ты теперь проверишь правдивость моих слов?
– Как зовут ребенка?
– Лира.
– А ее деймона?
– Пантелеймон.
– Ну, хорошо, – сказал Малкольм.
