– Конская ярмарка… цыгане, говоришь?
– Да, они отовсюду съезжаются на ярмарку. Кто покупает лошадей, кто продает.
– А монахини в монастыре? – вмешался джентльмен, похожий на ученого. – На что они живут? Делают духи на продажу?
– Нет, они овощи выращивают, – ответил Малкольм. – Моя мама всегда покупает овощи и фрукты в монастыре. И мед. А, да, они еще шьют и вышивают одежду для священников. Казулы и все такое. По-моему, им за это очень неплохо платят. По крайней мере, деньги у них точно водятся, а иначе как бы они покупали рыбу в Порт-Медоу?
– Ты говоришь, в монастыре бывают гости, – подал голос бывший лорд-канцлер. – А скажи-ка, Малкольм, что за люди обычно туда приезжают?
– Ну, иногда какие-то дамы… молодые леди… Иногда – старые священники. Может, даже епископы. Наверное, они приезжают отдохнуть.
– Отдохнуть?
– Так мне сестра Бенедикта сказала. Она говорит, в старину, когда еще не было ни трактиров вроде нашего, ни гостиниц, ни тем более больниц, люди часто останавливались на постой в монастырях и аббатствах. Но теперь так обычно делают только священники, ну и, может, монахини из других мест. Приезжают отдохнуть после болезни. Она сказала, это нужно для реко… ково…
– Для реконвалесценции, – подсказал лорд Наджент.
– Да, сэр, вот именно это слово. В общем, чтобы поправиться.
Последний из троих, темноглазый, покончил со своим ростбифом и положил вилку и нож.
– А сейчас там кто-нибудь гостит? – спросил он.
– По-моему, нет, сэр. Если только не сидит все время в доме… Вообще, гости обычно любят гулять в саду, но погода в последние дни не очень, так что… Не желаете ли пудинг, господа?
– Смотря что вы тут называете пудингом.
– Печеные яблоки с заварным кремом. Яблоки из монастырского сада.
– Было бы досадно так и не попробовать, – заметил ученый. – Неси свои яблоки с кремом.
Малкольм подошел ближе к столу и начал собирать тарелки и приборы.
– Ты всю жизнь тут живешь, Малкольм? – спросил лорд Наджент.
– Да, сэр. Я и родился здесь.
– Значит, с монахинями ты знаком уже давно. Скажи, за все это время тебе хоть раз доводилось видеть, чтобы они ухаживали за младенцем?
– Вы хотите сказать, за совсем маленьким ребенком, сэр?
– Да. Не таким большим, чтобы ходить в школу. Возможно, даже грудным. Ну так что?
Малкольм глубоко задумался.
– Нет, сэр, ни разу такого не было, – наконец, промолвил он. – Знатные дамы и господа у них бывали… ну, и священники… но маленьких детей я не видел.
– Ясно. Спасибо, Малкольм.
Малкольм растопырил пальцы и ухитрился подхватить все три бокала под донышки одной рукой. В другой руке он уже держал стопку тарелок.
– Грудной ребенок? – прошептала Аста по дороге в кухню.
– Тут какая-то тайна, – с явным удовольствием откликнулся Малкольм. – Может, это сирота.
– Или что похуже, – мрачно добавила Аста.
Малкольм поставил тарелки на сушилку (как обычно, не удостоив Элис даже взгляда) и сообщил, что джентльмены желают пудинг.
– Твой отец утверждает, что один из них – бывший лорд-канцлер, – заметила мать, раскладывая по мискам печеные яблоки.
– Они расспрашивают про монастырь.
– Справишься? Смотри, а то миски горячие.
– Ничего, зато маленькие. Я донесу.
– Будем надеяться. Если уронишь яблоки лорда-канцлера, попадешь в тюрьму.
Малкольм справился с мисками на «отлично», хотя по дороге они и вправду сильно нагрелись. Джентльмены больше ни о чем не спрашивали, только заказали кофе, и Малкольм принес им масляную лампу, а потом поспешил на кухню за чашками.
– Мам, ты ведь знаешь, что к монахиням иногда приезжают гости? Ты не слыхала случайно, им ребенка не привозили?
– А зачем тебе это знать?
– Это не мне. Это они спросили – ну, лорд-канцлер и его друзья.
– И что ты им сказал?
– Сказал, что, наверное, нет.
– Вот и правильно. Сходи-ка в бар, принеси еще стаканов.
Уже в баре, где за шумом и смехом никто бы ее не услышал, кроме Малкольма, Аста прошептала:
– Ты заметил, что она испугалась? Когда ты спросил, Керин сразу проснулся и навострил уши.
Керином звали деймона миссис Полстед, ворчливого, но снисходительного барсука.
– Просто это было неожиданно, – сказал Малкольм. – Когда они спросили меня, ты наверняка тоже удивилась.
– Ничего подобного. Я и виду не подала.
– Ну, зато я удивился. И по мне наверняка было видно.
– Спросим монахинь?
– Думаю, стоит, – согласился Малкольм. – Завтра. Они должны знать, что о них кто-то расспрашивает.
Глава 2. Желудь
Отец Малкольма оказался прав: лорд Наджент действительно был лордом-канцлером – но только при прошлом кабинете министров, более либеральном, чем нынешний, и правившем в более либеральные времена. Сейчас политики все как один взяли моду пресмыкаться перед церковными властями и, в конечном счете, перед Женевой. Некоторые религиозные организации обнаружили, что их власть и влияние внезапно возросли, а чиновникам и министрам, прежде придерживавшимся светской линии, спешно пришлось подыскивать себе новое занятие или же работать скрытно, под ежеминутной угрозой разоблачения.
Одним из них и был Томас Наджент. Для правительства, для прессы, да и для всего мира в целом – отставной законник, утративший почти все былое влияние, герой вчерашних дней, уже не представляющий особого интереса. А на самом деле – глава учреждения, фактически исполняющего обязанности секретной службы и еще совсем недавно входившего в блок разведки и безопасности Короны. Сейчас, при лорде Надженте, оно в основном вставляло палки в колеса тем самым церковным властям, при этом усердно прикидываясь совершенно безобидным и, в сущности, бесполезным. Для этого требовались изрядная храбрость, изобретательность и немалая доля удачи. Пока что их никто так и не поймал за руку. Под прикрытием обманчиво невинного названия они выполняли всевозможные миссии – опасные, сложные, скучные, а подчас и откровенно незаконные. Но еще никогда в их задачи не входило надежно укрыть шестимесячного младенца от тех, кому не терпелось его убить.
В субботу, благополучно покончив с утренними делами в «Форели», Малкольм отправился на ту сторону реки, в монастырь. Он постучал в двери кухни и вошел. Сестра Фенелла чистила картошку. С картошкой вообще-то можно обращаться и поаккуратнее – Малкольм не раз видел, как ловко снимает с нее шкурку миссис Полстед, и если бы ему дали хороший острый нож, он бы показал доброй монахине, что к чему. Но, подумав, не стал портить ей настроение.
