– Ты болтал с ней, когда я вернулась на кухню, – заметила мама. – Да я глазам своим не поверила. Она что, подружиться с тобой решила?
– Вовсе нет, – нехотя ответил Малкольм. – Она просто спрашивала про человека с трехногим деймоном.
– С чего это вдруг? – поинтересовался папа. – Не было ее тут той ночью. Откуда она узнала, что он приходил?
– Она и не знала, пока я ей не сказал. А она о нем заговорила, потому что он ее о монахинях расспрашивал.
– Да ну? И когда же? – спросила мама, раскладывая картошку по тарелкам.
– В Иерихоне на следующий вечер. Расспрашивал про монастырь и ребенка.
– И чем это они там занимались?
– Не знаю.
– Она там одна была?
Малкольм снова пожал плечами. Он только что отправил в рот полную вилку горячей картошки и говорить не мог. Зато мог видеть и заметил полный тревоги взгляд, которым обменялись родители.
Проглотив картошку, он сказал:
– А что такое с тем человеком? Почему от него все в баре отсаживаются? И что с того, что он с Элис поговорил? Она сказала, он приятный.
– Штука в том, Малкольм, – осторожно сказал папа, – что, по слухам, он человек жестокий. И может… нападать на женщин. Людям он не нравится. Ты сам был в баре тем вечером. Его деймон странно действует на людей.
– Ну, он-то с этим ничего поделать не может, – возразил Малкольм. – Ты же не можешь повлиять на то, какой облик принимает твой деймон. Или как?
– Ты удивишься, – раздался с пола густой и медленный, угрюмый голос.
Мамин деймон-барсук говорил редко, но если это случалось, Малкольм всегда слушал, навострив уши.
– Хочешь сказать, что вы можете выбирать? – изумленно спросил он.
– Ты ведь не сказал «не можешь выбрать». Ты сказал, «поделать ничего не можешь». Поделать-то ты можешь, да только не знаешь, что делаешь.
– Но как… что ты хо…
– Ешь свой ужин и узнаешь, – перебил его барсук и потрусил в свое гнездо в углу.
– Гм-м, – хмыкнул Малкольм.
Больше они о Жераре Боннвиле не заговаривали. Мама сказала, что волнуется за свою мать – та приболела, так что не худо бы завтра наведаться к ней в Улверкот, и посмотреть, как там дела.
– А у нее достаточно мешков с песком? – спросил Малкольм.
– Они ей больше не понадобятся, – ответила мама.
– А вот мистер Корам сказал, что люди думают, будто дожди прекратились, но на самом деле они вернутся, и будет большой потоп.
– Что, правда?
– Он велел вас предупредить.
– Ты его видела, Бренда? – спросил папа.
– Цыгана? Да, мельком. Очень тихий и вежливый.
– Они знают реку.
– Так что бабуле и правда могут понадобиться еще мешки с песком, – сказал Малкольм. – Если да, я помогу.
– Учтем, – сказала мама. – А сестрам в монастыре ты сказал?
– Им всем надо будет перебраться на этот берег и переждать у нас. И Лиру с собой взять.
– Кто такая Лира? – заинтересовался его отец.
– Да ребенок же! Малышка, за которой они присматривают для лорда Азриэла.
– Ого. Ну, всем им тут места не хватит. Да и мы недостаточно святые, скажу я вам.
– Не говори глупостей, – отрезала миссис Полстед. – Святость они сами с собой приносят. А им всего-то и нужно, что сухое место.
– Да и ненадолго это, наверное, – заметил Малкольм.
– Нет, так дело не пойдет. Но ты все равно им скажи. Что у нас там на сладкое?
– Печеное яблоко, и скажи спасибо, – ответила мама.
Вытерев после ужина посуду, Малкольм пожелал всем спокойной ночи и пошел к себе, наверх. Уроки все были сделаны, так что он вытащил чертеж, который дала ему доктор Релф, – тот, что с символами алетиометра.
– Тут нужен систематический подход, – заметила Аста.
Малкольм ничего не ответил на это замечание: он и так всегда был чрезвычайно систематичен. Они вдвоем склонились над освещенным лампой листом, и Малкольм принялся записывать, что изображено на каждой из тридцати шести картинок. Вот только они были такие маленькие, что разглядеть как следует удавалось не все.
– Придется ее спросить, – сказала Аста.
– Некоторые совсем простые, – возразил Малкольм. – Вот, смотри: череп. А вот песочные часы.
Но все равно работа оказалась на редкость трудной. Переписав все символы, которые сумел разобрать, и оставив пробелы для остальных, они с Астой решили, что на сегодня, пожалуй, достаточно.
Спать им еще не хотелось, читать – тоже, так что Малкольм взял лампу, и они пошли через гостевые комнаты старого дома посмотреть, как дела на том берегу реки. Комната Малкольма смотрела окнами совсем в другую сторону, так что за монастырем оттуда приглядывать не получалось, а вот гостевые комнаты тянулись как раз вдоль той половины дома, что выходила на реку, – оттуда вид был получше. Сегодня постояльцев не было, и Малкольм мог ходить, куда ему вздумается.
В самой высокой комнате, той, что под крышей, он выключил лампу и облокотился на подоконник.
– Стань совой, – прошептал он Асте.
– Я уже сова, – откликнулась та.
– Я тебя не вижу. Посмотри туда.
– Уже гляжу.
– Что-нибудь видишь?
Последовала пауза.
– Один ставень открыт, – сказала она, наконец.
– Который?
– На верхнем этаже. Второе окно с краю.
Сам Малкольм едва различал эти окна, потому что свет от ворот был с другой стороны здания и туда же светила половинка луны. Наконец, он его рассмотрел.
– Надо будет сказать завтра мистеру Тапхаусу.
– Река шумит…
– Да… Интересно, их раньше когда-нибудь затопляло?
– За все время, что монастырь тут стоит? Да уж, наверняка.
– Об этом остались бы какие-нибудь рассказы. Или картинки на витражах. Я спрошу сестру Фенеллу…
Малкольм задумался, какая из крошечных и достаточно четких картинок на шкале алетиометра могла бы означать потоп. Хотя, возможно, понадобятся две картинки… или какое-нибудь второстепенное значение вообще третьей. Надо будет уточнить у доктора Релф. И передать ей, что тот цыган сказал насчет потопа. Да, он обязательно все это сделает. Малкольм подумал обо всех книгах, которые неминуемо пропадут, если ее дом затопит. Он бы, наверное, мог помочь перетащить их на верхний этаж.
– А это что такое? – встрепенулась Аста.
– Что? Где?
Глаза Малкольма уже привыкли к темноте – по крайней мере, насколько это вообще было возможно, – но все равно он различал только каменное здание и на фоне стены – более светлые пятна закрытых ставнями окон.
