В понедельник Ханна Релф сидела дома – делала заметки о символе «песочные часы» и о его глубинных значениях. Работы накопилось изрядно, а стопка исписанных листов все росла.
Ханна трудилась весь день без отдыха, и когда ближе к вечеру в парадную дверь кто-то постучал, все ее мысли были только о чашке чае. Она отодвинула стул от стола, радуясь возможности передохнуть, и спустилась, чтобы открыть дверь.
– Малкольм! Ты почему… Входи же, входи!
– Я знаю, сегодня еще рано, – сказал он, дрожа с головы до ног, – но я подумал, это важно, и вот…
– Я как раз собиралась ставить чай. Ты вовремя.
– Я прямо из школы.
– Пойдем в гостиную, растопим камин. Холодно сегодня.
Работая в кабинете наверху, Ханна просто укутывала ноги одеялом и ставила рядом гарную лампу, так что гостиная за день успела выстыть. Малкольм переминался с ноги на ногу на коврике у камина, пока Ханна возилась с газетой на растопку. Наконец, она чиркнула спичкой, и огонь занялся.
– Я пришел, потому что…
– Погоди, погоди. Сначала – чай. Или, может, хочешь шоколатл?
– Я ненадолго. Просто пришел предупредить вас.
– Предупредить?
– Приходил один человек… цыган…
– Ладно, пойдем на кухню. В такой холод я все равно тебя не отпущу без горячего питья. Можешь меня предупреждать, пока я буду готовить.
И она сделала чай на двоих, а Малкольм рассказал ей о мистере Кораме, о каноэ и о грядущем потопе.
– А я думала, погода уже не испортится.
– Нет, ему стоит верить. Цыгане изучили каналы и реки вдоль и поперек и знают все о плотинах – отсюда и до самого Глостера. Так что на нас и правда идет такое наводнение, какого тут сто лет не видали. Он сказал, что-то там в воде и в небе потревожили, но никто этого не видит, кроме тех, кто читает знаки. И я сразу подумал про вас и алетиометр… И решил, что надо прийти и рассказать вам. Ну, и еще из-за книг. Если хотите, я помогу вам перетащить их наверх.
– Спасибо, но не сейчас. Ты еще кому-нибудь говорил об этом цыгане?
– Маме и папе. А, да! Еще он, этот цыган, сказал, что он знает насчет вас.
– Как его звали?
– Фардер Корам. Он велел сказать вам два слова: «Оукли-стрит». Ну, просто чтобы вы ему поверили.
– Ну и дела! – ахнула Ханна.
– А где эта Оукли-стрит? Я что-то не встречал в Оксфорде такой улицы.
– Оксфорд тут ни при чем. Эти слова… в общем, это что-то вроде пароля. А что-нибудь еще он сказал?.. Так, пойдем обратно в гостиную, а то камин прогорит. Забирай свой чай.
Подсев как можно ближе к огню, Малкольм рассказал о Жераре Боннвиле и о том, что они с Астой подсмотрели из окна гостевой комнаты.
Ханна слушала с круглыми от изумления глазами.
– Жерар Боннвиль… – протянула она. – Как странно. Я ведь только вчера слышала это имя! Обедала в колледже и разговорилась с одним из наших гостей, юристом. По его словам, этот Боннвиль недавно вышел из тюрьмы. Сидел то ли за нападение на человека, то ли за тяжелые телесные повреждения – что-то в этом роде. И процесс в свое время был шумный, потому что главным свидетелем обвинения выступала миссис Колтер. Да-да, та самая, мать Лиры. На скамье подсудимых Боннвиль поклялся отомстить ей.
– Лира! – воскликнул Малкольм. – Он хочет убить Лиру! Или похитить ее!
– Я бы не удивилась. Судя по всему, он сумасшедший.
– Он сказал Элис, что это он – отец Лиры.
– Кто такая Элис? Ах да, помню. Что, правда, так и сказал?
– Надо сегодня заглянуть к монахиням. Сказать, чтобы починили тот ставень. Помогу с ним мистеру Тапхаусу.
– Значит, он собирался залезть в окно? А лестница у него была?
– Мы не разглядели. Но, думаю, была. Как бы он без нее обошелся?
– Одних только ставней недостаточно, – сказала Ханна, помешивая кочергой в камине. – Какая досада, что полиции нельзя доверять!
– Все равно надо рассказать монахиням. Сестра Бенедикта сможет защитить Лиру от чего угодно. Доктор Релф, а вы когда-нибудь слыхали, чтобы человек бил своего деймона?
– Ни один нормальный человек не станет этого делать.
– Мы с Астой подумали – а что, если он сам и отрезал ей ногу?
– Да, это не исключено. Какой ужас!
И оба молча уставились в огонь.
– В общем, я уверен, что мистер Корам не ошибается насчет потопа, – немного погодя сказал Малкольм. – Пусть даже и кажется, что он неправ.
– Я учту. И начну с книг, как ты и посоветовал. Если что, поживу наверху, пока вода не спадет. Но как быть с монастырем?
– Их я тоже предупрежу, но, боюсь, монахиням слова «Оукли-стрит» ничего не скажут.
– Это точно. Так что тебе придется потрудиться, чтобы убедить их. И, кстати, ни в коем случае больше никому не повторяй эти слова.
– Вот и он мне так сказал.
– И правильно сделал.
– А вы с ним знакомы? С мистером Корамом?
– Нет. А теперь, Малкольм, извини, но мне придется поторопить тебя. Если ты допил чай, давай прощаться. Мне сегодня вечером надо еще кое-куда сходить. Спасибо за предупреждение. Обещаю тебе: я отнесусь к нему со всей серьезностью.
– И вам спасибо за чай. Приду в субботу, как обычно.
Закрыв за Малкольмом дверь, Ханна тут же пожалела, что не спросила, рассказал ли он родителям о том, как мужчина издевался над своим деймоном под окнами монастыря. Подобное зрелище не могло оставить впечатлительного ребенка равнодушным: Ханна видела, что он обеспокоен и огорчен. И надо было расспросить подробнее насчет того цыгана, который знал об «Оукли-стрит». Может, он тоже один из агентов? Действительно, почему бы и нет?
Встреча, на которую она собиралась вечером, была окутана тайной. Ханна даже не знала, куда именно нужно идти. Несколько дней назад она виделась с профессором Пападимитриу, и тот объяснил, как с ним связаться, и добавил: «А если мне понадобится выйти с вами на связь, вы об этом узнаете».
И вот сегодня утром пришла открытка – простая белая карточка в белом конверте, с короткой надписью: «Сегодня вечером приходите на ужин. Джордж Пападимитриу».
Не столько приглашение, сколько приказ. Сначала Ханна подумала, что ужин состоится в колледже, но ведь тамошний привратник, вспомнила она, – большой сплетник. Впрочем, привратников в Иордане несколько… И все равно непонятно.
Но пока она перебирала свой небогатый гардероб и склонялась к мысли, что одеться нужно строго и скромно, в почтовый ящик снова что-то упало.
– Еще один белый конверт, – сообщил Джеспер, деймон Ханны, со своего наблюдательного поста.
