– Это ведь он был ночью, правда?
– Наверняка. Он и правда чокнутый. Совсем сумасшедший.
– А мы правда повезем ее аж в самый…
– Тс-с-с, – Малкольм оглянулся, но Элис уже была в другой комнате – мыла Лиру. – Да. Теперь у нас другого выхода нет.
– А почему тогда Элис не сказать?
– Потому что она не захочет. Она заартачится или выдаст нас, или еще чего. И Лиру заберет!
Огонь, наконец, разгорелся. От жара на лице и руках до Малкольма начало доходить, как холодно и мокро всем остальным частям его тела. Он раздраженно поежился, и тут сзади раздался голос Элис:
– Ну, где там вода?
– Уже почти кипит.
– Покипяти несколько минут – нужно убить всех микробов, а потом пусть остынет. Придется ей с едой потерпеть еще немного.
– Как она?
– Ну, пахнет уже лучше. Но попка вся воспалилась.
– Тут должен быть какой-нибудь крем или что-нибудь в этом роде…
– Ага, уже нашла. Слава богу, что это аптека, а не какие-нибудь скобяные изделия. Воду не разлей!
Вода тем временем кипела. Руки немилосердно жгло.
– Можешь принести холодной воды? – взмолился Малкольм. – Надо снова намочить одеяло, а не то я себе всю руку сожгу.
Элис пошла, принесла кувшин и осторожно полила воды на одеяло. Руке сразу стало и лучше, и гораздо хуже. Малкольм поставил чайник на пол и начал озираться по сторонам.
– Чего тебе еще?
– Надо найти что-нибудь, чем его держать. Я так больше не могу.
Долго искать не пришлось. Возле камина лежала небольшая поленница, где нашлось одно бревнышко как раз нужной длины. Его прислонили к решетке, а наверх водрузили чайник, так что огонь нагревал ровно половину.
– Если он оттуда сверзится…
– Я знаю. Постой тут, посмотри за ним минутку.
Малкольм встал и пошел взглянуть на Лиру. Та, кажется, чувствовала себя отлично, лежа на полу с печеньем в кулачке. Аста вылизывала голову Пантелеймону, который выглядел сейчас как совсем маленький щенок, а Лира что-то радостно булькала.
В кладовке Малкольм нашел, что искал: карандаш. На стене на лестничной площадке он написал:
Малкольм Полстед из «Форели», что в Годстоу,
обязуется заплатить за весь причиненный ущерб и за все, что мы взяли.
Там же он нашел кипу новых полотенец. Перетащив их через разбитое окно в лодку, он тщательно вытер все ее дно.
– Давай-ка постараемся больше не мокнуть, – сказал он «Прекрасной дикарке».
Дождь уже перестал, но воздух был пропитан влагой, и ветер гнал мелкую морось. Вода и не думала спадать.
– Вообще-то мы здесь всего полчаса, – заметила Аста.
– Вот бы как-нибудь спрятать лодку! Если Боннвиль проплывет мимо, он ее сразу же заметит.
– Он никогда не видел наше каноэ днем, – возразила она. – Тогда темно было, хоть глаз выколи. Откуда ему знать, что мы плывем не на панте?
– Гм-м, – неопределенно промычал Малкольм, закрепляя тент по всему периметру.
– Малкольм, иди сюда, – позвала из дома Элис.
– Что такое? – спросил он, протискиваясь обратно через окно.
– Сядь вон на ту табуретку и сиди спокойно.
– Зачем?
Она сняла чайник с огня – должно быть, вода, наконец, достаточно кипела. В одной руке у нее была мокрая тряпка; другой она повернула Малкольму голову в одну сторону, потом в другую и не грубо, но твердо принялась промокать его исцарапанное лицо. Зачем – он понял очень быстро, не успела она начать.
– Ай!
– Замолчи. Все эти царапины выглядят жутко. К тому же, в них могли попасть микробы. А ну, не ерзай!
Малкольм примирился с щипучей тряпкой и прикусил язык. Потом Элис нанесла на раны какую-то антисептическую мазь.
– Прекрати вертеться! Не так уж это и больно.
Больно было о-го-го как, хотя Малкольму и в голову не пришло бы в этом признаться. Он только заскрипел зубами.
– Ну, вот, – сказала Элис наконец. – Не знаю, может тебе еще и пластырь наклеить… или два…
– Все равно отвалятся.
– Ну, как хочешь. А теперь брысь с табуретки, мне нужно покормить Лиру.
Она проверила температуру воды, совсем как сестра Фенелла, потом насыпала в нее сухого молока и размешала.
– Дай-ка нам вон ту бутылочку, – скомандовала она.
Малкольм передал ей бутылочку и резиновую пустышку.
– Надо бы все простерилизовать сначала, – сказала она.
Малкольм взял у нее малышку. Пан сейчас был воробушком, совсем птенцом, так что Аста тоже стала птичкой, на сей раз – зеленушкой.
– Ты, я смотрю, уже почти доела печенье? Небось никакого молока и не захочешь. Дай-ка я подержу остаток.
Как сказала бы мама, Лира уже совсем раздухарилась. Он передал ее Элис, а сам отвернулся к окну: при мысли о маме у него на глаза вдруг навернулись слезы бессилия.
– В чем дело? – подозрительно спросила Элис.
– Да щиплется всё.
Он высунулся в окно, пытаясь разглядеть, нет ли кого в соседних домах, но нигде не было ни души. Где-то окна были задернуты шторами, где-то нет, но ни в одном не теплилось ни огонька. С улицы не доносилось ни звука, кроме шума бегущей воды.
И вдруг он заметил какое-то движение. То есть, первой это заметила Аста. Она ахнула и, превратившись в котенка, поспешила спрятаться у него на груди. Потом увидел и Малкольм. Это плыло к ним по улице, натыкаясь на фасады домов, безвольное, вялое и наполовину под водой – обращенное лицом вниз тело женщины. Утонувшей и мертвой женщины.
– Что с этим надо делать? – прошептала Аста.
– А что тут поделаешь?
– Я сказала «надо» – это другое.
– Ну… надо вытащить ее из воды и положить в доме. Оказать ей уважение… не знаю. Но если лавочник вернется и обнаружит у себя мертвую женщину…
Несколько секунд утонувшая бедняжка словно раздумывала, не остановиться ли ей между стеной и каноэ. Малкольм с ужасом подумал, что ему придется взять весло и оттолкнуть ее, но тут вмешалось течение и понесло ее дальше по улице. Малкольм и Аста отвернулись. Смотреть дальше почему-то казалось им неуважением.
– Что случается с деймонами, когда люди умирают? – тихо спросила Аста.
– Не знаю… Может, ее деймон был совсем маленький, вроде птички, и сейчас он у нее в кармане…
– А может, потерялся где-то по дороге.
Но думать об этом было слишком страшно. Они еще раз взглянули на мертвую женщину, которую уже довольно далеко отнесло течением, и постарались подумать о чем-нибудь другом.
