Малкольм озирался, чуть не задыхаясь от страха. На полу он увидал железное кольцо – крышка люка! – и в панике одним махом поднял ее. Крутой лестничный пролет вел вниз, во тьму.
– Свечи! Вон там, на полке! – бросила Элис, хватая Лиру и бутылочку и быстро оглядываясь по сторонам: что еще может их выдать?
Увы, вещей было слишком много. Малкольм кинулся к полке – там нашелся еще и коробок спичек.
– Иди первой, я закрою за нами люк, – сказал он.
Элис стала осторожно спускаться во мрак. Лира вертелась у нее на руках, Пантелеймон верещал, как перепуганная птичка. Аста подлетела к нему, села на одеяло и нежно заворковала, чтобы их успокоить.
Малкольм сражался с крышкой люка. Внутри была веревочная ручка, но петли заржавели, да и весила крышка немало. Наконец, ему удалось сдвинуть ее и опустить – как можно тише.
Напряжение от разлуки с деймоном, пусть даже между ними было всего несколько футов, давало о себе знать: руки дрожали, а сердце болезненно бухало в груди.
– Не уходите так далеко вперед, – едва дыша, прошептал он.
– Почему?
– Деймон…
Элис мгновенно поняла его и вернулась на шаг назад, слегка на него навалившись. Малкольм чиркнул спичкой и сумел зажечь свечу. Аста перелетела обратно к нему: маленького огонька уже хватало, чтобы отвлечь Лиру. При его свете Элис осторожно ступила на земляной пол.
– Тихо, Лира, тихо, девочка, все хорошо, – прошептала она и сползла вниз по стене. Послышались чмокающие звуки.
Ее деймон превратился в ворону и угнездился рядом с цыпленком-Паном. Встревоженное чириканье тут же смолкло.
Малкольм сел на нижнюю ступеньку лестницы и огляделся. Они оказались в кладовке: кругом громоздились какие-то овощи, мешки с рисом и прочие припасы. Тут было сухо, но ужасно холодно. Низкая арка вела дальше, в следующий подвал.
– Если он как следует возьмется за крышку, и… – дрожа, выдохнула Элис.
– Просто не думай об этом. Дай мне минутку отдышаться, а потом я пойду посмотрю, что там, за этой аркой. Там должен быть еще один выход.
– Это еще почему?
– Потому что в таких подвалах хранят вино. А когда дворецкого посылают вниз принести пару бутылок кларета к столу, он не станет каждый раз вот так воевать с крышкой люка и ковылять вниз по крутой лестнице. Где-то есть еще один, нормальный спуск…
– Тс-с-с!
Малкольм напрягся, вздрагивая от страха, но стараясь ничем его не выдать. Кто-то неторопливо прошел по полу над ними, остановился в конце кухни, помедлил и двинулся обратно. Потом снова остановился – совсем рядом с люком.
С минуту ничего не происходило. Потом от стола, кажется, отодвинули деревянный стул… Совершенно непонятно, то ли Боннвиль поставил его на люк, то ли просто переставил куда-то и ушел.
Прошла еще минута, потом еще одна.
Малкольм осторожно встал и сошел вниз, на земляной пол. Он поставил свечу рядом с Элис, чуть-чуть вкопав в землю, чтобы не упала, и на цыпочках прокрался через арку в следующий подвал. Там он зажег новую свечу. Во второй кладовке хранили в основном ненужную мебель, он быстро огляделся и пошел дальше.
В конце третьей комнаты оказалась массивная деревянная дверь с тяжелыми железными петлями и замком размером с книгу. Никакого ключа поблизости не висело. Даже после внимательного осмотра не удалось понять, заперта она или нет.
А потом с другой стороны донесся негромкий голос. Аста, в облике лемура сидевшая у Малкольма на плече, чуть не лишилась чувств и не шлепнулась вниз: он едва успел поймать ее и прижать к груди.
– Что ж, Малкольм, – произнес Боннвиль тихим и приятным голосом, – вот они мы, по обе стороны запертой двери, и ключа ни у кого из нас нет. У меня, по крайней мере, точно, но, думаю, и у тебя тоже. Потому что иначе ты бы уже отпер ее и вышел, правда, мальчик? На свою беду.
Малкольм чуть не выронил свечу. Его сердце колотилось, словно крылья пойманной птицы. Аста стремительно превратилась в бабочку, потом в ворону, потом опять стала лемуром и сжалась у него на плече, не отрывая огромных глаз от замка.
– Только молчи, – прошептала она. – Не говори ни слова.
– Я знаю, что ты там, – продолжал Боннвиль. – Я вижу свет твоей свечи. Я видел, как ты беседовал с нашим покойным хозяином на террасе, – кстати, тебе известно, что мы на острове? Если с твоим каноэ что-то случится, ты окажешься здесь в ловушке. Как тебе это понравится?
Малкольм снова прикусил язык.
– Я знаю, что это ты, потому что больше некому.
Боннвиль говорил спокойно и уверенно – достаточно громко, чтобы его было слышно по ту сторону двери, но не более.
– Никого другого здесь просто не может быть. Девочка сейчас кормит младенца, не станет же она рыскать кругом со свечой! И я знаю, что ты меня слушаешь. Скоро мы встретимся лицом к лицу, Малкольм. Ты от меня больше не скроешься. Кстати, ты их видишь?
– Кого вижу? – Малкольм проклял себя, не успев договорить. – Тут нет никого кроме меня.
– О нет, Малкольм, ты заблуждаешься. Ты никогда не бываешь один.
– Ну, тут есть мой деймон…
– Я сейчас не про нее. Вы с ней – одно существо, такова ваша природа. Я о тех, кто рядом с тобой.
– О ком это?
– Даже не знаю, с чего начать. Наверное, с того, что существуют духи воздуха и земли. Как только научишься их видеть, тут же понимаешь, что мир так и кишит ими. А в дурных местах вроде этого водятся еще и всякие ночные твари. Тебе известно, что тут было раньше?
– Нет, – ответил Малкольм. Ему совершенно не хотелось этого знать.
– Лорд Дашстоун приводил сюда своих жертв, – сказал Боннвиль, придвигаясь к двери и заговорив совсем уж доверительным тоном. – Ты когда-нибудь слышал это имя? Его еще звали Лорд Душегуб. Не так уж и давно это было.
Сердце у Малкольма колотилось так, что в груди было больно.
– Это ему… – его голос звучал невнятно. – Это ему принадлежал дом?
– О, он мог делать здесь все, что захочет, – просочился сквозь дверь неторопливый темный голос. – Некому было его остановить. Так что он приводил сюда детей… и расчленял их.
– Он их… что? – Малкольм мог лишь шептать.
– Отрезал от них кусочек за кусочком, пока они были еще живы. Так он развлекался. И страшные мучения детей были слишком ужасны, чтобы бесследно исчезнуть, когда они все умерли. Их муками пропитаны эти стены, Малкольм. Они висят в воздухе, как влага. Никогда еще чистый ветер не продувал эти подземелья, так что самый воздух, которым ты дышишь, прошел сквозь легкие замученных малышей.
– Я не собираюсь больше это слушать, – сказал Малкольм.
– И я тебя не виню. Я бы тоже не стал. Я бы заткнул уши и взмолился, чтобы все это исчезло, забылось… Но спасения нет, Малкольм. Они повсюду вокруг тебя – духи этой агонии. Они чуют твой страх и толпятся рядом, чтобы вкусить его. Вскоре ты начнешь их слышать: тихий, отчаянный шепот… а потом и видеть.
