– Понятно, – сказала Элис.
– Спасибо вам, – добавил Малкольм, и они с Элис отошли в угол пещеры, чтобы не мешать остальным ужинать.
Одри Боутрайт принесла еще один фонарь и повесила в углу. В его теплом свете Элис раздела Лиру и сунула Малкольму в руки мокрый и вонючий ком тряпья.
– А во что же мы ее переоденем? – спросил Малкольм.
– Постираем это и повесим сушиться на куст или еще куда. Я пока заверну ее в одеяло, а когда вернемся в лодку, оденем ее как следует. Там еще есть для нее чистая одежка.
Малкольм аккуратно рассортировал промокшие тряпки: что-то выбросить, что-то – в стирку. Потом огляделся по сторонам, пытаясь сообразить, куда эти люди девают мусор, и вдруг заметил, что на него внимательно смотрит мальчик, примерно его ровесник.
– Хочешь это выбросить? – спросил мальчик. – Пошли со мной, я тебе покажу, куда. Как тебя зовут?
– Малкольм. А тебя?
– Эндрю. Это твоя сестра?
– Кто, Элис? Нет…
– Я про малявку.
– А-а. Нет, мы просто спасли ее от наводнения.
– А вы откуда?
– Из Оксфорда. А ты?
– Из Уоллингфорда. Видишь, вон там яма? Туда можно выбросить.
Мальчик, похоже, был настроен дружелюбно. У Малкольма не было сил на болтовню, очень уж хотелось спать. Но ссориться с новым знакомым не стоило, поэтому на обратном пути он все-таки спросил, чтобы поддержать разговор:
– А твои родители здесь?
– Нет. Только тетя.
– Вас тоже затопило?
– Ага. На нашей улице куча народу потонула. Наверное, такого потопа со времен Ноя не бывало.
– Похоже на то. Но долго он не продлится, вот увидишь.
– Сорок дней и сорок ночей.
– С чего ты взял? А… ну да, – кивнул Малкольм, вспоминая уроки слова Божьего.
– А как зовут малявку?
– Лира.
– Лира… А большая девчонка? Ты сказал, ее зовут Элис?
– Это просто моя подруга. Спасибо, что показал мне яму. Спокойной ночи.
– Э-э-э… спокойной ночи, – отозвался Эндрю, немного разочарованный внезапным завершением беседы.
Элис все еще кормила Лиру, сидя под фонарем, и выглядела совершенно измотанной. Одри Боутрайт принесла им две жестяные тарелки с тушеным мясом и картошкой – горячими, только с огня.
– Дай ее мне, – сказала она. – Я докормлю. Вам самим надо поесть.
Элис без единого возражения отдала ей ребенка и принялась за еду, а Малкольм уже уплетал жаркое за обе щеки. Никогда в жизни он не был так голоден, и никогда в жизни еда не казалась ему такой вкусной, даже у мамы на кухне.
Проглотив последнюю ложку жаркого, он тут же почувствовал, что глаза закрываются сами собой. Но все-таки он заставил себя встать, чтобы забрать Лиру у Одри (подождав, пока та похлопает ее по спинке) и положить под бок Элис, которая уже свернулась калачиком на полу.
– Держи, – сказал мистер Боутрайт, вручая ему сверток одеял и пару комковатых парусиновых мешков, набитых сеном. Последним усилием Малкольм расправил их и расстелил на полу, положил Лиру посредине, улегся сам рядом с Элис и провалился в сон – самый глубокий за всю его жизнь.
Разбудила их Лира, когда бледный свет сырого утра просочился в пещеру. Аста сонно куснула Малкольма за ухо – и тот проснулся с таким же чувством, с каким любитель опиума нехотя всплывает из самых глубоких, самых сладостных пучин макового озера на поверхность, где его не ждет ничего, кроме холода, страха и долгов.
Лира плакала, а Аста пыталась утешить Пана, но крошка-хорек не желал утешиться и только жался к Лире, тычась носом ей в шею, отчего девочка сердилась еще сильнее. С трудом продрав глаза, Малкольм заставил себя сесть и начал тихонько покачивать Лиру. Но это не помогло – пришлось взять ее на руки.
– Здорово ты за ночь потрудилась, – прошептал он. – Фабрику удобрений можно открывать! Выходит, нам опять предстоит смена караула. Ну, посмотрим, смогу ли я все сделать сам. А то, видишь, Элис еще спит.
На руках у Малкольма малышка немного успокоилась, хотя и не совсем. Теперь она уже не орала в голос, а только похныкивала, а Пан высунул нос и позволил Асте облизать его.
– Что ты там делаешь? – пробормотала Элис, и ее деймон тотчас же проснулся и тихо заворчал.
– Ничего особенного, – ответил Малкольм. – Просто хочу поменять ей подгузник.
– Ты не сумеешь, – сказала Элис, садясь. – Наверняка сделаешь все черт знает как.
– Да, наверное, – с облегчением согласился Малкольм.
– Сколько времени?
– Похоже, только рассвело.
Они говорили еле слышным шепотом, чтобы не разбудить остальных. Накинув на плечи одеяло, Элис подползла к почти остывшему костру, подбросила в груду золы полено, помешала, пока не показалось несколько тлеющих угольков, поставила на огонь кастрюльку. Рядом стоял бочонок с питьевой водой; Одри вчера сказала, что если кто возьмет воды, он же должен будет и сходить к ручью, наполнить бочонок заново. Так что Элис пошла за водой, пока кастрюлька грелась.
Малкольм между тем расхаживал взад-вперед с Лирой на руках. Подойдя к выходу из пещеры, он выглянул наружу: там опять зарядил дождь. Малкольм обернулся и посмотрел на спящих: кто-то лежал в одиночку, кто-то по двое, прижимаясь друг к другу. Людей в пещере оказалось больше, чем он заметил вчера, – может, когда они с Элис и мистером Боутрайтом пришли, некоторые уже спали или просто вернулись еще позже. Должно быть, они жили браконьерством. Если потоп согнал с насиженных мест не только людей, но и оленей с фазанами, то дичи здесь наверняка хватает на всех.
Все это Малкольм шепотом рассказывал Лире, покачивая ее на ходу. В какой-то момент Аста шепнула: «Глянь на Пана», – и Малкольм чуть не ахнул от изумления: деймон Лиры, принявший облик котенка, мял тыльную сторону его ладони своими лапками с крошечными коготками, – очевидно, сам не сознавая, что делает. Малкольм был потрясен, и смущен, и польщен. Значит, великое табу на прикосновение к чужим деймонам – вовсе не врожденный запрет, а просто правило вежливости. В сердце его поднялась волна любви к малышке и ее деймону, но им до этого не было дела: Лира по-прежнему поскуливала, а Пантелеймон вскоре отпустил руку Малкольма и превратился в жабу.
А на Малкольма снова навалился страх. Что они сделали с Боннвилем!.. Когда люди из ДСК на своем катере найдут деймона с раздробленной ногой и мужчину, раненного в бедро, у них появится еще одна причина охотиться на Элис и Малкольма. Успел ли Боннвиль вытащить нож из раны, прежде чем умер? Да и умер ли он вообще? Малкольм ничего не помнил. Все произошло слишком быстро – с какой-то кошмарной, невообразимой скоростью.
– Готово, – тихо сообщила Элис у него за спиной, и Малкольм чуть не подпрыгнул от неожиданности. Но Элис не засмеялась. Похоже, она прекрасно знала, о чем он думает, да и сама думала ровно о том же. Малкольм на всю жизнь запомнил тот взгляд, которым они обменялись у входа в пещеру, прежде чем вернуться к костру: он был глубокий и сложный, как бывает только между очень близкими людьми, и не только скользнул по лицу, но затронул все разом – и тело, и деймона, и тайные глубины духа.
