– Возьми весло и держи лодку рядом.
Когда Элис выровняла «Дикарку», Малкольм встал и схватился за решетку. Та мгновенно вылетела из петель и вместе со щебнем и замазкой с громким всплеском рухнула в воду между лодкой и стеной.
– Черт! – выругался он, не без труда восстанавливая равновесие.
– Нельзя туда лезть!
– Это еще почему?
– Во-первых, мы не выберемся обратно – тут лодку привязать негде. Кроме того представь, что там, наверху, где у них кухня, или судомойня, или что там еще, установлена вторая решетка? Да и вообще, мы промокнем и замерзнем.
– Я все равно попробую. Ты останешься здесь с каноэ. Держи его ровно, грейся и жди.
– Ты не… – она прикусила губу. – Мал, ты же утонешь.
– Если будет совсем трудно, я вернусь, и мы придумаем что-нибудь еще. Держись поближе к стене. Заведи лодку прямо под трубу. Я постараюсь вернуться как можно быстрее.
Присмотри за ней, «Прекрасная дикарка», подумал он, берясь за планшир.
Встав, он дотянулся до проема и покрепче ухватился за каменную закраину. Струя изнутри била не сильно, но непрерывно, и вода была очень холодная. Подтягиваясь, Малкольм успел промокнуть до нитки. Аста, превратившаяся в выдру, уже сидела внутри, в трубе, и, ухватив его зубами за рукав, тянула изо всех сил. Вскоре они оба, задыхаясь, рухнули внутрь трубы, стараясь держаться подальше от бегущего в ней ручейка.
– Поднимайся, – сказала она. – Тут достаточно высоко, чтобы ползти на четвереньках…
Коленки у него были уже все исцарапаны, ногти обломаны. Малкольм осторожно встал на колени и обнаружил, что высоты потолка действительно хватает. Аста превратилась в какого-то ночного зверька и залезла ему на спину, распахнув огромные глаза, вбирающие каждую искорку света.
Впрочем, скоро никакого света не осталось, так что пришлось ползти вверх в полной темноте. На Малкольма постепенно накатывал кромешный ужас. Весь этот вес камня над головой… Ему ужасно хотелось встать, поднять руки… чтобы кругом было гораздо больше места… Он уже почти запаниковал, когда Аста прошептала:
– Уже недалеко… правда! Я вижу свет из кухни… еще совсем немного.
– А вдруг…
– Никаких вдруг! Просто дыши глубже.
– Да я уже весь дрожу…
– А ты дрожи, но ползи. На кухне просто обязана быть плита, которая горит всю ночь, – уж в таком-то большом месте! Через минуту ты сможешь согреться. Просто выкини эти мысли из головы, как мы с тобой уже научились. Давай, ползи… вот так!
Руки и ноги у Малкольма онемели от холода, но не настолько, чтобы через онемение не пробивалась острая боль.
– Как мы спустим сюда Лиру?..
– Уж найдем какой-нибудь способ. Способ всегда есть, просто мы с тобой его пока не знаем. Не останавливайся.
Еще одну мучительную минуту спустя его глаза различили то, что первой углядела Аста: отблеск света на сырых стенках тоннеля.
– Ну, вот мы и на месте, – сказала Аста.
– Ага. Остается только надеяться, что там наверху не будет… – «…такой же решетки, как внизу», собирался сказать он.
Разумеется, она там была. Тем, кто работает на кухне, совсем не хочется лишаться предметов, упавших в сток.
Малкольм почти поддался отчаянию: железные прутья держались крепко и надежно отделяли его от слабо освещенной судомойни. Туда было никак не попасть. Он с трудом подавил всхлип.
– Ну-ка погоди, – сказала Аста.
Превратившись в крысу, она вскарабкалась поближе к решетке и внимательно ее обнюхала.
– Должны же они иногда чистить сток… Сюда как-то спускают щетки и прочие приспособления…
Малкольм постарался собраться с силами. Еще один всхлип – не только от ужаса, но и просто от холода – сотряс его.
– Да, наверняка ты права, – выдавил он. – Может…
Он еще раз ухватился за прутья, потряс и почувствовал, как они зашатались. Решетка определенно качалась вверх и вниз, хотя и совсем чуть-чуть.
– А вон там, наверху… там случайно не…
– Петля! Да!
– Так было и внизу.
Малкольм просунул руку сквозь решетку, пошарил вокруг и нашел – да, всего-навсего! – тяжелый железный штырь, лежащий поперек прутьев прямо над уровнем воды. Один его конец был глубоко вогнан в паз в каменной стенке. Штырь был хорошо смазан и легко выскочил из гнезда. Решетка откинулась наверх, и Малкольм задубевшими, дрожащими руками нащупал крюк, который не давал ей упасть обратно.
Еще через мгновение он выбрался в комнату, оказавшуюся, как он и предполагал, судомойней с раковинами для мытья посуды и полками для ее сушки. После тьмы тоннеля глаза радовались здешнему сумеречному свету, который позволял оглядеться вокруг. Через весь пол тянулась выложенная кирпичами канавка с водой, совсем как в Годстоу. И – о, чудо из чудес! – тут же была и плита, едва теплившаяся, но не потухшая, а над ней – целая полка полотенец, сохнущих после стирки.
Малкольм стащил свитер и рубашку, завернулся в огромное полотенце и съежился у самой плиты, раскачиваясь взад и вперед, пока холод медленно покидал его тело.
– Я теперь больше никогда не согреюсь, – проворчал он. – А с таким ознобом я не смогу тихо пробраться в детскую, чтобы найти Лиру. Ты вообще уверена, что мы сможем ее узнать? Малыши же все примерно на одно лицо?
– Я узнаю Пана, а он – меня.
– Ну, если ты так говоришь… Нельзя сидеть здесь слишком долго.
Он подумал об Элис: какой, должно быть, ужас – торчать там, снаружи, на воде, где совершенно негде спрятаться.
Он снова натянул рубашку и свитер – совершенно мокрые! – и задрожал крупной дрожью.
– Ну, тогда пошли, – сказала Аста и превратилась в кошку. – Ой, погоди! Вон тот ящик…
– Какой еще я… ага! Да, точно!
Ящик, о котором она говорила, был похож на те, где хранят яблоки. Он был достаточно велик, чтобы в него поместилась Лира. Если выстлать его полотенцами, можно будет стащить ее вниз по стоку, не намочив.
Малкольм взял с сушки несколько полотенец и положил в ящик – пусть будут наготове.
– Ну, вот теперь пошли, – сказал он.
Открыв дверь судомойни, они прислушались. Тишина.
Где-то наверху, вдалеке трижды прозвонил басовитый колокол. Малкольм на цыпочках двинулся по каменному коридору в направлении, как он надеялся, задней лестницы. По голой, беленной известкой стене тянулась цепочка тусклых антарных ламп; в обе стороны вели какие-то двери.
Колокол зазвонил снова – гораздо громче прежнего. Где-то запел хор, будто открылась дверь в часовню. Малкольм оглянулся: спрятаться было негде. Пение сделалось громче, а затем, к его ужасу, вереница монахинь с молитвенно сложенными ладонями и опущенными долу глазами показалась из-за угла и направилась прямиком к нему. Судя по всему, как и сестры в Годстоу, они то и дело вставали посреди ночи, чтобы петь и молиться.
