Снаружи к кафе приближалась черная машина. Ее срезанный закругленный нос напоминал безжалостный клюв, а округлые крылья вздымались, похожие на яйца. Окна щурились, как проницательные глаза. Она была и похожа и непохожа на Волчью Ягоду – машину, что везла Марью в Буян. Эта в целом казалась больше, осторожней, роскошней и серьезней.
Только колес под ней уже не было. Она грациозно скакала по дороге вприпрыжку на четырех желтых куриных ногах, скребя черными когтями по твердому снегу.
Отложив серебряную ложку, Мадам Лебедева потушила сигарету о тарелку, после чего мановением руки снова взяла ее, целую, не выкуренную, и воткнула в шляпу.
– Ты знаешь, как я тебя обожаю, девочка, но здесь сейчас будет слишком много волнений для моего бедного сердечка. Я думаю, мне стоит удалиться в сигарную комнату и отведать их самой выдержанной крови яка, чтобы успокоить желудок.
Лебедева исчезла в шквале перьев и ореоле светлых волос – она все делала порывисто. Марья Моревна дважды моргнула и снова нервно взглянула через окно на машину, чьи куриные ноги загребали вперед и назад по мерзлым булыжникам. Ее желудок сжался – тело уже приучилось к этому чувству в глубине живота, когда должно случиться что-то странное. Это было полезно, но неприятно. Марья старалась не позволить рукам дрожать.
Внезапно кафе замолкло до совершенной, полной тишины – ни малейший звон тарелки или упавшей чашки не нарушал ее. По ощетинившейся коже стен побежали мурашки, как только широкогрудая женщина с носом топориком шагнула в зал. Ее шея была укутана воротником черной шубы, а седые волосы стянуты назад в болезненно тугой узел. Она посмотрела налево, потом направо, потом, будто старая толстая ворона на ветке, остановила взгляд на Марье Моревне. Она уселась с самоуверенностью хозяйки; трое официантов сломя голову бросились подавать ей чай, водку и свежий золотистый квас в кувшине. Четвертый – водяной с мокрыми, в каплях воды волосами, вынес целого гуся на золотом подносе. Женщина оторвала ногу гуся и откусила от нее, слизывая жир, бегущий по слегка щетинистому подбородку. Официант обязан был стоять в качестве мебели, держа гуся для ее дальнейшего ублажения.
– Так это ты, значит, – прорычала старуха, ощерясь с набитым ртом. Она сохранила все до единого зубы, острые и желтые, как у льва.
– Я не уверена, что понимаю вас, – тихо ответила Марья Моревна. Старуха излучала могущество: живот Марьи сжался, как от удара. Карга постучала по столу костью от гусиной ножки:
– Детка, давай-ка опустим этот фарс, где ты притворяешься, будто не кувыркаешься с моим братцем в этой его нелепой башне, – завязывай! Обязательно весь наряд должен быть черным? Он, конечно, тот еще азартный старый бык, раскрою тебе секрет бесплатно. Тем не менее я не терплю невинных девочек, если только они не нашпигованы яблоками и не готовы познакомиться с моим котлом для супа.
Марья попыталась вежливо улыбнуться, будто они мило болтали о погоде. При этом она сжала свою чашку так крепко, что ручка оттиснула красные полумесяцы на ладонях. Лицо ее вспыхнуло, а старуха закатила желтушные глаза:
– О, да брось ты, Елена! Краснеют только девственницы и христиане!
– Меня зовут не Елена.
Старуха сделала паузу и изогнула одну бровь, волоски которой были такими неряшливо длинными, что она заплетала их в косичку вдоль надбровной дуги. Тембр ее голоса изменился, поднявшись до заинтересованного тенорка:
– Прости меня. Я просто предположила. У моего брата, – она помешала чай толстым концом кости от гусиной ножки, – фетиш на девушек по имени Елена, видишь ли. Почти что мономания. Время от времени прошмыгнет Василиса, только чтобы придать остроты. Так что нетрудно ошибиться. Как же тебя зовут, дитя мое?
– Марья Моревна. Никаких других девушек нет. И никогда не было.
Карга швырнула гусиную ногу через плечо. Официант, молча застывший наготове, поймал ее ловкой рукой. Старуха перегнулась через стол, макая шубу в водку, и спрятала лицо в ладонях.
– Ну не очаровательно ли это, – выдохнула она. – Черт меня побери! Позволь твоей бабушке взять тебя в… экспедицию. Это будет полезно! Морально укрепит, как укрепляет созерцание доброго кладбища. Телу нужен хороший memento mori, чтобы извергнуть весь юморок.
Карга подхватила Марью Моревну за руку и выволокла из ресторана, ни за что не заплатив.
Марья была неглупа. Она могла сложить два, два и два, чтобы получить шесть, – то есть сложить старую бабушку, куриные ноги и полумертвый от ужаса персонал, чтобы в сумме получилась Баба Яга. Не было колдуньи выше рангом Бабы Яги. Ее место в кафе чародеев было священным и неприкосновенным, мягко говоря.
Снаружи кружевным узором падал снег, такой густой, что не видно было даже громадины Черносвята, угнездившейся на холме. Баба Яга издала блеющий крик и подпрыгнула в воздухе, перебирая тощими ногами, как ножницами. Она приземлилась к Марье на плечи, вонзив каблуки ей под мышки.
– Пошла, девочка! Пошла! – заверещала она. – Жена должна быть хороша под седлом, а?
Колени Марьи задрожали, но, когда она почувствовала щелчок хлыста из козлиной шкуры на своей спине, она рванула вперед по снегу. Машина Бабы Яги очнулась, фыркнула и поскакала вслед за ней, наступая на пятки передним бампером.
– Туда давай, не-Елена! – завопила старуха в тон ветру.
Марья застонала, как старая кляча, и припустила.
* * *
Изо рта Марьи уже капала слюна, как у загнанной лошади. Обогнув заметенный снегом угол, часто, хрипло и неглубоко дыша, она свернула на неприметную подъездную дорожку. Баба Яга потянула за волосы Марью, чтобы остановить ее на пороге дома, и спешилась. Когда горячий груз свалился с плеч, Марья с облегчением выдохнула. Она согнулась пополам, сердце ее хрипело, вся голова чесалась от капель пота. Дверь дома, обтянутого винно-коричневой шкурой кабана, была сложена из лошадиных костей. Мусор и битое стекло усеивали узкую улицу. Машина радостно протрубила, перебирая куриными ногами.
– Ты заходишь первая, я за тобой, – радостно объявила Баба Яга, выдохнув пар. – И держись поближе, я хочу видеть, как ты плачешь.
Они вместе толкнули плечами дверь из лошадиных бедер, что высилась перед ними. Они попали на чугунный балкон, под которым раскинулся фабричный цех. Они смотрели вниз, опершись о перила, и болты и гайки заходили под свинцовым весом Бабы Яги. Под ними десятки и сотни девушек работали изо всех сил на ткацких станках, каждый размером с армейский грузовик. Пальцы их мелькали среди льняных нитей, челноки летали, опережая руки. Большинство женщин были со светлыми волосами, заплетенными в косу, уложенную на голове в виде маленькой короны. В море золотых волос мелькали несколько черноволосых голов, как у Марьи. На всех – одинаковая форма ежевичного цвета. Старуха сияла, как воскресное утро.
– Каждую из этих красоток зовут Еленой. О, извиняюсь, вот эта – Василиса. И вот эта. И та пухленькая в углу… И та высокая, смотрю, все еще с куклой в кармане. Как мило.
