Землеед снова надел фуражку и поправил ее. Затем он спокойно вышел из двери, позволив шкуре свободно опуститься за ним.
– Что он делает?
– Иди сам узнай, – ответила Марья, хотя понятия не имела.
– Я не могу, имбецил. Ты что, думаешь, дракон может превратиться в человека? Я для этого слишком большой. Плоть человечья мне все равно что носок. Ты так глубоко в моих смертельных кольцах, что я уже вкус твой чувствую. Стул, на котором ты сидишь, тоже я. Этот стол – я, этот пол, эта юрта. Даже несколько цветочков снаружи. Моя чешуя, мой гребень, мой живот. Я не могу выйти за пределы самого себя.
Товарищ Горыныч снял очки и тщательно их сложил. Он отвратительно широко открыл рот, показав все коренные зубы. Рот раскрывался все шире и шире, пока не охватил его череп, как капюшон. Марья бросилась к двери, но воздух вокруг нее вспух и потемнел, кольца, которые она до сих пор не могла видеть, засверкали вокруг нее, поднялись вровень со стенами и даже выше, сжимая и всасывая ее. Марья пыталась колотить по змеиной плоти вокруг себя, но кольца уже охватили ее руки. Она глотнула воздуха, но пустую грудную клетку безумно сдавило, только голова ее торчала из змеиного клубка цвета подземных пещер – черного, фиолетового и синего. Лица Змея Горыныча она не видела, если оно у него еще было, только чувствовала его неумолимо сжимающее тело. Даже слезы Марьи уже были передушены.
– Товарищ Горыныч, – хрипло прошептала она сдавленным голосом, с биением сердца отзывающимся в ушах. – Ты меня получишь, и довольно скоро. Так сказано в твоей папке, а папки не лгут. Ты получишь меня для своей костяной постели и будешь спать на мне вечно. Но в папке не написано, что товарищ Марья Моревна съедена казахским драконом в 1926 году! Будет расхождение, Змей Горыныч! Писанины не оберешься! Отпусти меня. Ждать тебе недолго.
Затем Марья Моревна закрыла глаза. Она потянулась так далеко вперед, как только могла достать, и поцеловала, очень нежно, змеиную плоть рядом со своим лицом.
Кольца, обжигая, полыхнули жаром, и Марья на миг подумала, что может здесь и умереть. На ее щеке, как раз под глазом, занялось крохотное пламя. Ресницы ее начали обугливаться, как вдруг кольца пропали. Марья захлопала по лицу, чтобы сбить пламя.
– Маша, – кричал Землеед с луга на берегу реки. – Ты жива?
– Горькая она, даже есть не хочется! – проревел голос из юрты.
Марья побежала к лешему, который снял китель и обливался потом в нижнем белье.
– Куда ты делся, Зёма? Он мог задушить меня. Он мог убить меня.
Землеед вытер лоб тяжелым кулаком:
– Я отвожу реку, Марья Моревна. Уговариваю ее течь в сторону той ужасной юрты и смыть ее прочь. Когда его не станет, мы сможем порыться в останках в поисках монет, белой и черной. Мне эта идея пришла в голову, когда он болтал про ханов. Мы такое делали, когда они были у нас в подчинении.
Зёма присел на берегу реки, громко хрустнув огромными коленями, и звук этот разнесся далеко в синем воздухе. Он захватил руками охапку земли – так много, что с ней потащились огромные длинные кости и валуны, такую огромную, что за ней не видно было самого лешего. Собрал и отбросил ее. Земляной ком, ударившись о бугор, осыпался дождем из пыли и сломанных камней. Землеед подмигнул Марье и спрыгнул в проделанную им дыру, которую уже наполняла речная вода. Он оперся плечами об один край земляной норы и стал толкать. Жилы на его шее вздулись гитарными струнами. Леший зарывался в почву и продолжал толкать ее так быстро и так далеко, что Марья немедленно потеряла его из виду среди черной грязи и речной воды, спешащих заполнить протоку, которую он для них проделал. Когда леший достиг юрты, реку уже было не остановить. Он выпрыгнул из пены и ревущей воды, когда течение накрыло товарища Горыныча, унося его с собой, чтобы влиться в другую протоку ниже по течению. Вопли Змея Горыныча эхом отдавались в холмах, им вторил смех Землееда, который плюнул ему вслед. Марья с волосами мокрыми от водной пыли и лицом, все еще пульсирующим от ожога, побрела к месту, где была юрта. Когда она добралась туда, река немного успокоилась, а Зёма рылся в траве в поисках золота.
– Здесь ничего нет, Зёма, – вздохнула Марья. – Даже костей. Смотри, вокруг – одни хлопковые поля!
Марья склонила голову набок. Она подобралась к хлопковому соцветию, которое легко качалось бледными волокнами на горячем ветру. Марья сорвала одну из пушистых белых головок. Она уже знала, знала эту загадку. От ликования защекотало кожу на голове:
– О, Зёма, я поняла. А ты? Это же белое золото. Товарищ Горыныч правильно смеялся над нами, когда мы клянчили монеты. – Она повертела цветок в руках. – А черное золото – это, должно быть…
– …нефть, – закончил за нее Зёма.
Маша нахмурилась:
– Но у меня нет оборудования, чтобы добыть нефть из-под земли. Может, где-то есть бочки. Может, есть буровая где-то в холмах.
Землеед снова ухмыльнулся. Борода его блестела от пота и речной воды. Он отвел увесистую руку и с криком вонзил ее в землю. Земля расступилась, и леший погрузился в нее по плечи. Лицо его сморщилось, будто он ухватился за бочку с селедкой. Наконец, кряхтя от напряжения, он вытащил кулак обратно. Рана земли наполнилась черной сукровицей, густой и пахучей. Зёма тяжело опустился, переводя дыхание в ореоле пыльцы вокруг головы.
В тускнеющем кровавом свете Марья Моревна опустилась на колени рядом с ним, обхватила руками его широкие щеки и поцеловала лешего как раз в тот момент, когда на небе появилась первая звезда. Это был настоящий поцелуй, и она этого хотела.
Когда она отстранилась, шершавое лицо Землееда было покрыто слезами.
– Не забудь этого, когда станешь королевой, – хрипло прошептал он. – Для тебя я двигал землю и воду.
* * *
Председатель Яга изогнула заплетенную бровь, глядя на комок черной грязи и хлопковый цветок на своем столе. За дверью кабинета жужжало и бурлило кафе волшебников. Она сунула палец в нефть и облизала его изучающе.
– Низкий сорт, – фыркнула она.
Марья ничего не сказала. Яга примет и так.
– Поглядите-ка на нее, вся напыжилась, думает, что два из трех сделала и кем-то стала. Ша, ты все еще никто. Последнее самое трудное – таковы правила, – и тебе никогда этого не сделать.
– А я сделаю все же.
– Ну что, ты решила, что простишь Кощею его подружек, значит?
Марья пожевала щеку изнутри.
– Лучше приберечь свои козыри, – произнесла она медленно, осознав, что говорит правду, только услышав себя со стороны, – до своего хода. Я запасусь твоим благословением, прежде чем скажу ему хоть слово, председатель Яга.
Яга зажгла сигарку и выпустила толстое кольцо дыма на свою книжную полку:
– Я вижу, что мои крайне дорогие игры не пропадают так уж впустую. И ты сейчас, с твоим причудливым шрамом, хоть немного заинтересована в них.
