– Да, – ответила она просто.
– Я не понимаю. Я хочу понять.
– Поймешь еще прежде, чем все закончится. Ты всегда понимаешь.
– Тогда почему все происходит так, как происходит? Если я понимаю это, я могу это изменить. Это из-за тебя? Ты не даешь мне все изменить?
Гамаюн обязана говорить правду. Иван это знал, помнил из каждой сказки. Поэтому он не находил в себе ни малейшей способности не верить ей.
– Все происходит потому, что Жизнь все поглощает, а Смерть никогда не спит, а между ними мир движется. Зима становится весной. И время от времени они исполняют странную и печальную сценку, просто чтобы узнать, не победил ли кто уже. Движется ли мир так, как раньше. – Гамаюн встопорщила истрепанные перья и взглянула на Ивана из-под опущенных ресниц. – Как любовная пьеса. Как жертвоприношение. Я тут точно ни при чем.
Иван посмотрел на черную палатку:
– Я бы мог убежать домой, в мой лагерь. Я бы мог вернуться к своей службе и никогда никому ничего не говорить.
Гамаюн выгнула идеальную бровь:
– Ну так давай, Иванушка. Беги. Поверь мне, она этого не стоит.
Облака встрепали волосы Ивана Николаевича. Он нахмурился и подумал о том, как ему понравилась утренняя папироса. О своем невероятном везении. Если он убежит, то все равно однажды умрет. На дворе 1939 год. Люди умирают постоянно. Он тоже умрет, но умрет, так и не узнав, кто был в черной палатке. Он не сможет перестать гадать об этом, как он никогда не сможет перестать трогать языком порез во рту. Когда бы он ни умер, где бы он ни умер, последнее, что он будет вспоминать, – хлопанье черного шелка, похожее на шепот.
Иван не шелохнулся.
– Добрыня Никитич всегда отправляется в Сарацинские горы, – тихо сказала Гамаюн. После этого она втянула голову в плечи и исчезла прежде, чем он успел моргнуть.
Глава 15. Владычество
Марья Моревна в заскорузлом от грязи мундире командующего, с волосами, заплетенными в косу и уложенными вокруг головы, склонилась над письменным столом.
На войне все идет плохо.
На войне всегда все идет плохо.
Она провела рукой перед глазами. Уже год, не меньше, как ей нужны очки. «Смотри», сказали ей очки, лежащие на столе. «Смотри, насколько ты не такая, как все. Ты стареешь и слабнешь глазами. Это на тот случай, если будут сомнения, на что ты годишься». Марья предполагала, что именно поэтому никто не спрашивает, что стало с украденными девочками из волшебных сказок. Какой вышел бы конфуз! Они становятся раздражительными, вступают в армию, надевают очки. Кому они нужны такие?
Марья отстукивала на серебряном телеграфе. С телефонами ее соратники не уживались. Она не знала, почему, да они и сами не знали, просто, когда они пытались говорить в трубку, у них носом шла кровь. Из ушей тоже, но поменьше. Тап-тап-тик-тап. «Все кончено. Живых не осталось. Я возвращаюсь домой».
Присутствие в палатке человека она почувствовала внезапно, будто задвижку закрыли. Его золотое невинное тепло толкнуло ее в спину. От него пахло папиросами и горячим хлебом, а еще мужской кожей. По мере того как другие способности притуплялись, обоняние обострялось, теперь она все чуяла не хуже волка. Марья Моревна не повернулась, чтобы посмотреть, но уже знала, кто он, каким большим он окажется в палатке – огромным, как солнце. О нет, только не теперь. Ее едва не вырвало – и она вдруг поняла, насколько далеко зашла. Когда-то она чувствовала, что ей становится одновременно горячо и тошно от волшебства. Теперь так же на нее действовали люди. Желудок скручивало так сильно, что хотелось вырвать его и покончить со своим телом.
– Я полагаю, – прохрипела она, – тебя зовут Иван Николаевич.
Она хотела предъявить ему обвинение, арестовать его, осудить за то, что его зовут Иван, и повесить за это. Как часто Кощей и Яга говорили ей, что этот день однажды придет, предупреждали ее о нем, как о вспышке холеры в соседней деревне, утверждали его неизбежность. Как она смеялась над ними!
– Да.
Так она в первый раз услышала его голос, глубокий и мягкий, как летняя пыль. Слух ее теперь стал вроде волчьего.
– И конечно же, ты – младший из трех сыновей.
– Я… да.
– И ты тот, который честный. Твои старшие братья злые обманщики, а твой бедный отец все никак не мог этого понять? – Марья чувствовала горькую иронию в своем голосе, будто густой чай, настоянный на всей несправедливости мира, связал рот.
– Мои братья умерли на Украине, от голодомора. Я не могу сказать, выросли бы они злыми обманщиками или нет.
Марья помедлила, с рукой занесенной над картой участка извилистой границы между Буяном и сибирским городом Иркутском.
– Я могла бы кликнуть своих людей, могла бы приказать убить тебя. Без всяких причин, просто потому, что тебя зовут Иван и мне так хочется. Пуля совсем не дура.
Его живой и звучный голос снова окатил ее русской речью:
– Пожалуйста, не надо.
– Она сказала, что ты придешь, и я поклялась съесть твое сердце. Нельзя нарушать клятвы, данные мертвым.
– Кто сказал? – спросил Иван Николаевич.
– Старый друг, не имеет значения, кто.
– Кто все эти солдаты, для чего они умерли?
– Для войны. Для меня. Я не знаю.
– Какой войны? Подписан договор. Германия нам больше не угрожает.
Марья грубо рассмеялась. Она снова потерла уставшие глаза. Как странно слышать это слово здесь.
– Я и забыла, что есть такая страна, Германия. Мы воюем за Кощея против Вия. За Жизнь против Смерти. Некоторые из этих солдат наши. Как только они умирают, они отправляются к Вию новобранцами. Души наши утекают к нему. Те, что с серебром на груди, – это покойники Вия, его призраки, которых мы убили. Мы не знаем, куда они отправляются. Они не переходят на нашу сторону. От них остаются трупы, как от живых. Но сами они исчезают. Может быть, есть другая армия, невидимая, еще более невидимая, чем призраки, и она сражается за то, чего мы не видим и не знаем, может, они пополняют ее ряды. Но мы не знаем. Да и что тут поделаешь? Умер, значит, умер, даже для них.
– Как это вообще возможно – убить призрака? И пожалуйста, посмотри на меня! – Что за сумасшедшая? Она сумасшедшая! – услышала Марья в его голосе. Уши ее горели.
– Так же, как любого другого. Можно пулей. Штыком тоже неплохо. Никогда не подводит удавка. И нет. Я не посмотрю на тебя. Я никогда не посмотрю на тебя. «И я не сумасшедшая. Как ты смеешь такое думать, как ты посмел прийти сюда, как ты осмеливаешься жить?»
– Ты – Марья Моревна, – сказал Иван. – Заморская королевна.
– Меня все еще так называют? Это странно. Когда я была совсем маленькая, моря здесь уже давно не было.
