Марья закрыла рот рукой. Она этого не заметила. Как она могла пропустить? Вдоль Скороходной улицы тянулась черная полоса. Серебро на ней сверкало в темноте словно звезды.
* * *
Кощей сам себе накладывал и подливал: фазан на черном блюде, алмазные кубки бесцветного вина, два каравая хлеба – черного и белого, груши, тушенные в пахучем соусе, который Марья не узнала. Гора сияющего масла с воткнутым в него золотым ножичком покоилась прямо перед Иваном. Марья надела длинное черное платье с шелковым, глубоко вырезанным корсажем, переливающееся драгоценными камнями. Кощей особенно любил это платье, а она хотела примирения. Ты будто зимняя ночь в нем, сказал он ей, когда дарил его. Я бы мог спать на холоде внутри тебя. Она старалась не смотреть на обоих мужчин.
– Ешь, – сказал Кощей без выражения. – Тебе надо подкрепиться перед дорогой.
Иван сложил руки на коленях.
– Мне кажется, я не должен есть вашу еду, товарищ, – сказал он дрожащим голосом.
Кощей фыркнул:
– Отчего же? Ты уже отведал с моего стола, вкусил моей жены. Я это чувствую на вас обоих, как одеколон, сладкий до тошноты.
Марья опустила вилку:
– Ну зачем ты так, Кощей? У меня и раньше были любовники. И у тебя тоже. Помнишь Марину, русалку? Мы с ней плавали каждое утро. Гонялись наперегонки с форелью. Ты еще называл нас «мои маленькие акулы».
Царь Жизни сжал нож в кулаке так крепко, что Марье были видны вспухшие костяшки на его руке.
– Кого-нибудь из них звали Иваном? Кто-нибудь был из них человечьим мальчуганом, слащавым от собственной невинности? Я тебя знаю. Я тебя знаю, потому что ты – как я. Мы похожи, как две ложки, вложенные друг в друга. – Муж наклонился к ней. Свет свечей отражался в его темных спутанных волосах. – Когда ты их крадешь, они значат гораздо больше, Маруся. Поверь мне, я знаю. Что я делал не так? Наскучил тебе? Не замечал тебя? Мало дарил тебе красивых платьев? Изумрудов достаточно? Я уверен, что у меня еще где-то есть.
Марья подняла руку и положила ладонь на лицо мужа. В мгновение ока она запустила когти глубоко в его щеку:
– Как ты смеешь так разговаривать со мной? Я столько лет не носила на себе ничего, кроме крови и смерти. Я сражалась за тебя во всех твоих битвах, как ты просил. Я научилась всем хитростям, которым ты велел научиться. Я научилась не плакать, когда душу́ человека. Я научилась исчезать, приложив к носу палец. Я научилась смотреть, как все умирают. Я больше не маленькая девочка, ослепленная твоим волшебством. Теперь это и мое волшебство тоже. И если я видела, как мои солдаты умирают прямо на моих глазах, если я сама спаслась только благодаря моей винтовке и моим собственным рукам, если я неделями пила больше крови, чем воды, это значит, что я возьму человечьего мальчишку, который ввалился в мою палатку, и буду сжимать его между ног до тех пор, пока не перестану кричать, и ты меня за это не накажешь. Разве мы не черти? Разве мы не демоны? Я даже слышать не желаю о наказании, старина.
Кощей схватил ее за руку и перетащил со стула к себе на колени. Тарелки задрожали, груши попадали на пол. По ее ладони текла кровь из царапин от его ногтей, и он целовал ее, целовал большой палец, целовал безымянный палец, пока не измазал весь подбородок в крови.
– Как я тебя обожаю, Марья. Как правильно я тебя выбрал. Брани меня, отвергай меня. Говори мне, что ты хочешь то, что хочешь, и будь я навечно проклят. Только не оставляй меня.
Марья изучала его, обшаривала глазами лицо, такое родное, неменяющееся, неизменяемое. Иван протянул под столом руку к ее руке, но она совершенно о нем забыла. Она почувствовала прикосновение его пальца не более чем салфетку, приложенную к ее коже. Кощей застил ее зрение одной большой тенью. Он наполнил ее всю, весь ее мир, как луна, что затмила свет иных звезд. Она запустила пальцы в его волосы, как в шерсть барана.
– Забери мою смерть, – сказала она. – Вырежь ее. Покромсай на куски и запри в глазу утки, за четырьмя собаками. Сделай меня такой же, как ты, если мы и правда как две ложки. Тогда я никогда тебя не покину.
Кощей мягко отнял ее руку от своей головы и положил на колени.
– Разве не будет полезнее для твоей воительницы быть бессмертной, как ты? Из-за ваших с Вием договоренностей я не чувствую себя в безопасности. То, что Вий тебя боится, на самом деле меня не защищает. Я голая и беззащитная вдали от тебя большую часть года. Вскрой мои кости и вычерпай смерть. Похорони ее в центре земли. Это я заслужила. Ты знаешь, чего я заслуживаю.
– Ты уже просила – я не могу.
– Ты же забрал мою волю.
– Так устроено обольщение. Одна воля преподносится другой, перевязанная бантиком. Вопрос всегда только в том, кто дает и кто берет. Я взял первый, вот и все. Ты возьмешь последней. Я в эти игры лучше тебя умею играть, но ученики всегда добавляют от своих талантов – это уж как водится. Ты не можешь вручить мне свою смерть, просто открыв хорошенький ротик, чтобы отведать икры. А я не могу ее взять.
– Но ты же требуешь моей верности, все мое сердце, мою суть.
– Это мое. Ты не понимаешь, Маша. Никогда не понимала. Ты – мое сокровище, мое белое золото, сердце моего сердца. Ты лежишь в основе моего существа и глодаешь мои корни. Но ты не одна из нас. Независимо от того, насколько будешь походить. Тебя не было с нами, когда мир был таким юным, что легко сбивался с пути. Когда в небе была всего одна звезда. Ты не можешь знать того, что знаем мы. Ты не так устроена, как мы. Ты так многому научилась, это правда, и я горжусь тобой. Но ты… – Кощей положил руку на черный шелк ее груди. – Ты все еще сделана из мяса, хрящей и костей.
Она посмотрела в его глаза, бездонные и бесконечные. Как же она его любила, все еще, навсегда! Он был источником той горячей, яркой, головокружительной магии, которую он вливал в нее, как вино.
– А из чего сделан ты? – спросила она, отходя от жгучего гнева. – Может быть, я смогу вынести еще немного этой войны для тебя. Если ты будешь рядом и Иван тоже. Никаких правил, никогда.
– Не из мяса, – спокойно ответил Кощей. – Даже не из крови.
Он снова взял ее пальцы, проводя ими по своим губам, размазывая по ним ее кровь.
– Я наполняюсь кровью для тебя, я надеваю это лицо, как наносят косметику, и это тело, худое и гибкое. Это чтобы понравиться тебе, угодить только тебе, моя человечья девочка, моя волчица. Ты разве не знала? Даже не догадывалась? Это бесполезно, Маша. Ты несешь смерть в каждой клеточке своего тела. Каждый крохотный кусочек тебя умирает быстрее, чем по мановению руки. Ты умираешь все время, каждую секунду. Как я могу отнять у тебя это? Моя смерть не так рассеяна. У меня она одна. У тебя – миллионы. Даже моя сестра, моя дорогая сестричка, которую ты узнала так хорошо, даже Яга не просит меня забрать ее смерть. Знаешь, почему?
Марья Моревна хранила молчание. Она могла думать только об одном, весь ее разум вцепился в эту мысль: как же ты выглядишь без этого лица? Кто ты, муж мой? Я это узнаю. Обязательно.
