– Брат мой, – плакал он, – мое сердце разбилось надвое, я больше не могу его выносить.
– Ша! – говорил Царь Птиц. – Такова жизнь.
Когда яйцу подошла пора, Алконост не мог его больше скрывать. Оно сияло, огромное и черное, в свете, который был воздухом и на воздухе, который был светом, усеянное холодными бесцветными бриллиантами.
Алконосту оно не нравилось, потому что имело больше сходства с братом, чем с ним самим. Когда оно проклюнулось, оба брата уставились в отверстие-звездочку, чтобы узнать, что их ждет внутри, что они сотворили вместе. А увидев, они решили запечатать яйцо обратно и спрятать его под своими сердцами, чтобы его никогда не нашли, пока жива их совместная сила. Снежная курочка не может запечатать проклюнувшееся яйцо. Алконост может.
* * *
Голос Царя Птиц так сладок, что, стоит ему пожелать, любая, кто его слышит, забудет всю свою жизнь и даже свое имя. Конечно, она обязана пожелать этого. Но стоит только Алконосту заговорить с самой малой добротой, с самой крошечной жалостью, богатство его голоса сметет любую печаль всякого сердца и оставит там взамен тот идеальный мир, каким он мог бы быть, если бы только с самого начала мир не изобрел сердца́. Именно из-за этого некоторые заливают уши воском. Некоторые ищут птицу небесную все дни своей жизни, молясь раствориться в ней. Каждый из них не может взять в толк, что движет другим. Как можно захотеть потерять себя, свою историю, свое имя? Как можно бежать от гласа Божьего? Но, конечно, сколько ни ищи Алконоста, сколько ни прячься, его не избежать.
Такова жизнь.
Глава 25. Массовое дезертирство
В конце длинной узкой дороги стоит деревня Яичко. Бледно-золотистые лиственницы закрывают ее плотной стеной, а осенью туман ложится на почву только по воскресеньям. Приятно пахнущий дым от выдержанных сухих дров поднимается из хорошо сложенных дымоходов до самых ночных звезд, которые, словно гвозди на черной крепкой крыше, видны ясно. В лесах воют волки, но их никогда не видно. Свежая плотная солома высоко громоздится на каждой крыше, зеленые побеги лука видны на каждом кухонном огороде. При деревне есть несколько полей, их земля прощает все огрехи. Есть четыре лошади, десять голов скота, две курицы и петух в каждой семье; есть речушка, такая маленькая, что забыла свое собственное имя, но все же позволила устроить одну мельницу для Яичка. Дождь приходит, только когда все закрыли двери как можно плотнее; снег падает только после того, как каждый хозяин нарубил столько дров, сколько нужно.
Никто никогда не уезжает из Яичка – зачем бы это? И никто никогда не приезжает из города. В деревне говорят, в Яичке можно много чего найти, но само Яичко можно найти только в лесу.
Есть среди всего в Яичке и низкий широкий дом, где живет Марья Моревна со своим мужем. Она всегда жила в нем и больше нигде. Что еще можно увидеть в Яичке – так это подсмотреть, как Марья лежит голой в летнем лесу и сушит на солнце черные кудри. По четвергам и понедельникам она легко касается железного кольца с ключами, что висит у ее очага, но не может вспомнить, что эти ключи запирают. Потом она берет одну из четырех лошадей – свою любимую, серую в яблоках, по имени Волчья – и скачет в лиственничный лес так быстро, что сердце ее летит впереди нее. С винтовкой на спине и самым лучшим красным галстуком, повязанным на шею, она охотится в сумрачных дебрях, крадется, выслеживает, стреляет – и по четвергам и понедельникам взрывы ее смеха звучат в Яичке как церковный звон. Она возвращается с добычей – оленем или кроликом, фазаном или гусем; иногда загадочным образом через широкую спину Волчьей перекинут волк, один из тех, что воет, но не показывается. Марья Моревна делится дичью со всей деревней. Суп из волка никому не нравится, но они не жалуются. Марья Моревна тоже не жалуется, когда ее курицы забывают нести яйца. Такова жизнь.
Муж Марьи Моревны, Кощей Бессмертный, так хорош собой, что мог бы одолжить по горсти красоты каждому мужчине в Яичке и все еще очаровывать своих собак до немоты. Пшеница падает булками под его ноги, но и друзьям его тоже достается, а в друзьях у него вся деревня Яичко. Когда он наклоняется, чтобы вытащить корнеплод из земли, он напевает песенку из четырех строчек, по пять слов в каждой, а последнее слово в песне – «жена». Когда его корова телится, он предлагает теленка семье, у которой меньше всего коров, а дойную телочку – семье, в которой больше всего детей. О козле он ничего не говорит и позволяет ему щипать травку самостоятельно. Иногда, при определенном освещении, он напоминает Марье кого-то, кого она знала однажды и могла бы даже вспомнить этот золотистый отлив в его черных волосах и то, как он смеется, будто гончая воет.
Однажды Марья Моревна проснулась и увидела, что кто-то работает в поле у Яичка. Сон ее как рукой сняло. Этот кто-то, в нарядном разноцветном пальто, жал хлеб парой огромных ножниц.
– Кто это? – спросила она мужа.
– Не смотри на него, волчица, – ответил прекрасный муж. – Пусть заберет свою долю.
Марья Моревна больше не стала об этом говорить, поцеловала своего мужа в обе загорелые щеки и поехала в лес за двумя жирными бобрами с хвостами плоскими, как блины. Когда она вечером вернулась к Кощею Бессмертному, он обнимал ее как обнимало бы солнце, и вместе они насладились божественным маслом на их хлебе.
* * *
Слева от Марьи живут Владимир Ильич и его жена Надя Константиновна, у которой куры такие памятливые, что никогда не забывают снести яичко. Вид у Нади хмурый, так что даже зима оставляет ее, по большей части, в одиночестве. Владимир полысел и завел очки, гребень свой он поломал через колено и давным-давно нашел упокоение в Боге. Примерно в это время старый Вова заснул с новыми очками на носу, и во сне ему привиделась армия красных муравьев и армия белых муравьев. Каким-то образом это навело его на мысль собрать вместе четырех яичканцев с лошадьми и придумать систему общего пользования, которая бы обеспечивала лошадьми и охотничьи экспедиции Марьи, и справедливую пахоту нескольких деревенских полей.
В детстве маленький Владимир встретил прекрасную галку с красным отливом на грудке. Птица свирепо щелкнула на него клювом, и с тех пор у мальчика появился дар убеждать людей в самых странных вещах. Однажды он объявил соседям, что высокие прекрасные розы, которые увивали стены его дома, росли несправедливо, получая не только положенную себе долю дождей, но и долю соседних лилий. Розы загнивают, объявил он, а Александр Федорович с Григорием Евсеевичем сочувственно ему внимали за чашкой сладкой медовухи. Розы порочны по своей природе, согласилась Надя и так строго насупилась, что мед немедленно пролился, чтобы освободить себя от соучастия в преступлении. Владимир Ильич пытался убедить лилии самим забирать дождь и дошел до того, что развешивал по краям крыши вёдра и сам распределял воду, разбрызгивая ее равномерно на цветы своими длинными пальцами. Однако этого оказалось недостаточно.
– Что делать? – спрашивал он. – Что делать?
Так, однажды утром деревня Яичко проснулась, а головы всех Вовиных роз слетели с плеч.
