И сама Гюро тоже радовалась, а диванчик стоял с таким видом, как будто всегда жил в этой комнате.
Спустя несколько дней к нему добавились красненькие саночки с надписью «Гюро». Сейчас, правда, Гюро не могла кататься на санках, но сидеть на них было так приятно, что Гюро не захотела, чтобы их на всё лето отнесли в помещение для спортивных принадлежностей. Она захотела оставить их у себя в комнате. Здесь же стоял и трёхколёсный велосипедик. Всю зиму он провёл на складе в Гампетрефе и, наверное, был теперь рад снова оказаться у Гюро. Спустя ещё несколько дней у Гюро появилась книжная полка. Полку сколотила мама. А ещё на стенах висели теперь картины, нарисованные папой. Висел там и рисунок Гюро, на котором она изобразила пансионат, и ещё одна замечательная вещь висела на стене — это была скрипка. Раньше на ней играл папа Гюро, и мама сказала, пускай эта скрипка теперь висит в её комнате, чтобы Гюро с ней познакомилась. Может быть, когда-нибудь Гюро и сама захочет научиться на ней играть.
Иногда Гюро снимала скрипку со стены, но у неё получались какие-то странные звуки, совсем непохожие на те, что струны издавали у папы, так что Гюро снова убирала её на место. Но ей нравилось смотреть на неё, и она была рада, что скрипка тут рядом. Хорошенький диванчик так и оставался теперь всё время диванчиком. Гюро спала в своей старой кроватке. Но если кто-нибудь придёт к ним с Эрле в гости с ночёвкой, то диванчик снова поиграет в старую игру и притворится кроватью.
Летняя мечта
Гюро ждала маму, сидя перед своим корпусом. Когда мама работала на улице, Гюро проводила время рядом с нею, но, когда мама шла к кому-нибудь из жильцов, у которых в квартире требовалось что-то чинить, Гюро оставалась ждать во дворе. Мама сказала, что неизвестно, понравится ли жильцам, если она придёт к ним вдвоём с Гюро.
Гюро была одета в одни только шортики, потому что сейчас было лето, но она не бегала по двору, хотя любила бегать так, чтобы волосы при этом развевались на ветру. Она не бегала, когда оставалась одна. Вот рано утром, это да! Тогда они бегали вместе с мамой. Они вставали в шесть часов, а Эрле нужно было начинать работу только через час. Этот час был самый лучший! Они нарочно вставали так рано, чтобы побыть вместе.
Сначала они умывались, одевались и накрывали стол к завтраку. Мама наливала воду, включала кофейник на единицу, и они выбегали на улицу. Они делали так с самого первого дня, как сюда переехали. В это время вся лужайка, со всеми деревьями и кустами, принадлежала им одним. Несколько раз они бегали до самого леса, а если чувствовали, что запыхались, то начинали спокойно прохаживаться и беседовать. Несколько раз они встречали Индивида, которого его родители в это время выводили на утреннюю прогулку. Конечно, они на самом деле не были его родителями, ведь Индивид был собакой, но Тюлинька называла их папочкой и мамочкой. У этих людей не было ребёнка, а им очень хотелось о ком-то заботиться и воспитывать, вот они и взяли в дом щенка.
Индивид каждый раз радовался встрече с Гюро и с восторгом бросался её приветствовать. Но ему мало было поприветствовать её один раз, и Гюро гладила его, приговаривая: «Попозже мы с тобой ещё погуляем, когда придёт Тюлинька». Щенок в ответ вилял ей хвостом, показывая, как он рад.
Домой Гюро и Эрле приходили, нагуляв хороший аппетит, они спокойно успевали позавтракать и даже помыть посуду. Но на этом всё кончалось, потому что маме пора было идти на работу. Если она шла подметать дорожки перед домом и убирать мусор, Гюро шла вместе с ней, и, когда мама подстригала газон, она тоже могла оставаться с мамой. Но в котельную мама не разрешала ей ходить.
Тогда Гюро садилась перед домом и ждала, не выйдет ли кто-нибудь знакомый. Жаль только, что приехали они с мамой в Тириллтопен в самое неудачное время — стояло лето, и все, кто мог, разъехались на каникулы. В доме осталось совсем немного детей. Гюро ещё не успела со всеми перезнакомиться, познакомилась только с маленьким мальчиком, которого звали Нильсом. Гюро очень ждала, когда он выйдет, но после первого дня он ни разу не показывался во дворе. Гюро видела его сестру, которую звали Авророй. Она дружила с Нюсси. И однажды Гюро услышала, как Аврора сказала:
— Как только он поправится, мы поедем к бабушке в Бесбю.
Тогда Гюро догадалась, что Нильс заболел. И вот однажды утром она увидела, как синенькую машинку с красными крыльями завели и она подкатила к подъезду, а потом она увидела, как Нильс, его родители и Аврора вышли с чемоданами и рюкзаками, сели в неё и уехали.
Очень многие поразъехались. Некоторые ужасно долго возились, перетаскивая вещи в машину. Некоторые сердились, как будто были недовольны, что едут на каникулы, но на самом деле они сердились, наверное, оттого, что волновались, поместятся ли все вещи, которые они взяли с собой, и спорили, как их лучше уложить. Другие вели себя так, словно для них это обычное дело, не сердились, а, нагрузив вещи на крышу машины, спокойно уезжали.
И тут Гюро заскучала по папе. Вот если бы папа был здесь, мама тоже поехала бы в отпуск! Они взяли бы с собой уйму всяких вещей, но они бы не суетились, а аккуратно сложили бы рюкзаки и выехали со двора.
Но папы уже нет. Он никогда больше не придёт, потому что умер. И тут Гюро стало так тоскливо, что она поскорей начала думать о чём-то другом. Вот если бы Бьёрн вдруг пришёл и сказал, что возьмёт их с собой на каникулы! Он же ездит с сыном в хижину в Кюлпене, значит, может, и скажет, что берёт с собой маму и Гюро. Они бы не стали долго копаться, но пускай бы Бьёрн подъехал на машине к корпусу «Ц», чтобы все в корпусе видели — Гюро уезжает на каникулы! Мама и Бьёрн привыкли вместе работать, потому что уже работали так до того, как мама стала дворником, они бы не спорили друг с дружкой, как лучше уложить вещи, потому что и так понятно — вещи надо сложить в кузов. Туда же сядет Гюро и, наверное, сын Бьёрна, если он тоже поедет. Гюро не могла решить, хочется ли ей, чтобы он тоже смог поехать. Она же его не знала. И Бьёрн тогда возьмёт на руки не её, а этого мальчика. Так что пускай уж лучше этот мальчик сидит у себя дома.
Однажды подумав так, Гюро стала думать об этом каждый день, когда сидела перед корпусом. Сначала она думала только до того места, как Бьёрн приезжает на машине, а мама выходит из дома с рюкзаками, и они уезжают. Думать каждый раз одно и то же неинтересно, и потому она решила думать, что будет дальше. Ну хотя бы о том, как они потом вернутся. Пускай будет так, как будто вокруг много людей и все это видят. Пускай как будто все дети, которые сейчас разъехались на лето, уже вернулись и все вышли на улицу, когда Гюро возвращается после каникул.
— Ты уезжала на каникулы, Гюро? — спросят дети.
— Да. Я была в Кюлпене, — скажет Гюро. Она не скажет «Кюлпен, Кюлпен, Кюлпен» так, как будто это слово булькает в горле. Так она говорит, когда балуется, а при всех скажет «Кюлпен» как полагается, правильно. Но сейчас ей захотелось побаловаться.
