Он раздраженно умолк. Она спросила осторожно:
— Какие такие проблемы?
Он явно мялся, не решаясь что-то сказать. Она ощутила, что
деятельность их Организации, судя по его смущению, в самом деле вряд ли
пользовалась бы одобрением у большинства людей.
— Возьмем, для примера, — сказал он, — такую
проблему… Раньше женщина рожала с десяток детей, а то и больше. Словом, всю
жизнь рожала. Когда десять, а когда и двадцать. Я не говорю, что это хорошо или
плохо. Просто мир был другим, противозачаточных не знали, женщина всякий раз
рожала… Пятеро из таких детей мерло еще до годовалого возраста. Еще пятеро — не
достигнув пятнадцати лет. В половую зрелость таким образом входили только
совершенно здоровые, иммунные ко всем болезням люди. С их детьми история
повторялась… Но вот пришла наша великолепная медицина. Сама по себе медицина…
просто медицина. Она точно так же может отбирать детей здоровых, а нездоровых…
А-а-а, уже морщишься? Так вот, сейчас нынешняя мораль велит сохранять жизнь
любому больному, дебилу, уроду. Медицина, послушный инструмент нашей морали,
сохраняет. Уже треть населения планеты состоит из больных и умственно
неполноценных. А размножаются они быстрее здоровых: делать-то больше нечего, а
пособия выплачивают о-го-го какие! Здоровые завидуют. Не такая бы и беда, если
бы размножались только среди своих! Увы, вступают в брак и с полноценными
людьми, внося больные гены в общих детей. Сейчас человечество на той опасной
грани, когда генетический аппарат настолько загажен болезнями, что вот-вот
возврат к здоровью станет невозможным. И что же? Все руководители стран это
знают. И все ученые. Но… молчат. Потому что заикнуться о евгенике — это
прослыть фашистом, мракобесом, человеконенавистником… слово-то какое! Что
делается во вред человечеству, то объявлено любовью к каждому отдельному
человеку, а в чем, в самом деле, спасение человечества, то это именуется
че-ло-ве-ко-не-на-ви-стни-че-ством!
Она спросила язвительно:
— Потому вы, такие добренькие вообще, готовы делать то,
за что не берется ни одно цивилизованное правительство?
Он мирно усмехнулся:
— А нам не нужны голоса избирателей. Голоса рядовых
избирателей.
— У тебя странная индосинкразия к рядовым!
— Рядовым не нужны звезды, — ответил он
серьезно. — Рядовым нужен свой огородик. А голос рядового, увы, почему-то
приравнен к голосу нерядового. Но рядовых везде больше… Так любой правитель,
как бы ни хотел к звездам, будет издавать законы об улучшении огородиков, дабы
не растерять голоса. Править миром должен тот, кто не зависит от
благорасположения извозчиков и слесарей. К этому, кстати, и двигается мир, но
медленно, медленно…
Она не поняла, что он имел в виду, потому и спросила, как
может спросить женщина, которая изо всех сил показывает, что она без всяких там
комплексов:
— Что ты имеешь в виду?
— Не столько мудрости недостает, — сказал он
невесело, — как смелости. Человек по природе своей — конформист. Все
неконформисты были изгнаны еще в пещерное время, где и погибли в лапах
саблезубых и пещерных. Оставались только те, кто… уживался. Так сформировалось
общество. Из уживчивых! Но беда уживчивых, что им очень легко навязать любую
идею, любые взгляды, любое поведение… если доказать, что это на пользу
общества. Сейчас из-за таких человечество уже страдает…
Она спросила живо:
— А кто навязал?
Он отвел глаза, голос стал угрюмым:
— Да мы и навязали. Не сейчас, давно… Наше тайное
общество насчитывает тысячи лет.
Она радостно подскочила, глаза заблестели как звезды.
— Я всегда верила, что существуют эти… теософские
знания! Древняя мудрость, раскопки Атлантиды, инопланетяне, магия гиксосов…
Масоны клянутся, что их обществу две тысячи лет, правда? А всякие там
розенкрейцеры…
Он поморщился, но голос оставался мягким.
— Правда? Гм… Нужно было увеличить народонаселение… ну,
наши расчеты показали, что без определенного количества народа технологический
рост сильно затруднен… Пошли самым простым и коротким путем: сделали ставку на
трусость. Провели мощную пропагандистскую кампанию: мол, это не трусость, а
естественная реакция организма, стыдиться не надо. Внушали, что человеческая
жизнь — самое ценное на свете, для ее сохранения ничего не жалко. Можно даже поступиться
честью, достоинством. Помню, дурни радовались, что так быстро и легко
внедряется эта идея в жизнь… Забыли, что с горы катиться легче, чем карабкаться
на гору! Сейчас начали расхлебывать эти последствия: медицина спасает жизнь
дебилам, стариков десятилетиями держит на искусственном питании с
принудительной вентиляцией легких, не давая спокойно и с достоинством уйти в
мир иной…
Она насторожилась, на ее лице появилось неприятное
выражение.
— Ты о чем?
Он невесело усмехнулся:
— Вот-вот. Для тебя это тоже аксиома: главная ценность
— жизнь! Любая. Даже жизнь преступника. Дошло до нелепости: сохраняются жизни
рожденным полными идиотами, уродами, двухголовыми… Идею, которую мы забросили в
мир, гипертрофировали… А ведь для выживания вида человек должен быть способен
отдать жизнь за идею, за честь. Офицер, запятнавший честь мундира, пулей в лоб
смывал позор, чиновник стрелялся, когда проигрывал казенные деньги в карты,
политический деятель тоже жизнью платил за ошибки… Николай Первый, которого
больше знают как душителя декабристов-ленинцев, за проигрыш в Крымской войне
заплатил тем, что принял яд, лег на свою солдатскую кровать, накрылся шинелью и
умер.
— Выходит, ты за смертную казнь? — тупо спросила
она.
Олег горько засмеялся:
— Я за то, что жизнь — не самое ценное. Есть ценности
намного выше. К примеру, жизнь вида всегда ценнее жизни отдельной особи. А
сейчас дошло до абсурда: даже шпиона снабжают не ампулой с ядом, а напутствием:
мол, выдавай и предавай всех, жизнь дороже, мы понимаем, а то еще бить будут!
Все равно ж выдашь, так что лучше обходись без синяков. Это уже тот абсурд,
которого мы сами не ожидали. Как видишь, не все в мире идет по воле Совета
Тайных. Сейчас во всех наших спорах и разногласиях в одном, по крайней мере, у
нас полное единодушие
Он замолчал, она спросила с жадным любопытством:
— В чем же?
— Ты, в самом деле, хочешь знать? — спросил он
остро.
— Очень!
— Перебьешься, — ответил он строго. — Не
хочу, чтобы ты считала меня чудовищем.
Она, как намыленный мягкий зайчик, влезла ему в руки, заглянула
в колдовские зеленые глаза:
— А тебе, в самом деле, важно мое мнение?
— Я дурак, — признался он. — Почему-то мне
это действительно важно.
Их взгляды сомкнулись. Она обхватила его за плечи, Олег
извернулся, она едва не упала. Он стащил ее на траву, усадил спиной к бревну, а
сам лег и положил голову ей на колени. Она принялась чесать ему голову,
почистила уши, это любят не все, но терпят, попросила:
