— Расскажи о себе.
— Ну, я же рассказал…
— Я ничего не поняла, — призналась она. —
Только то, что вы не то пингвинов спасаете, не то все человечество, как
пингвинов…
Он мягко улыбнулся, его рука погладила ее бедро. Юлия
наклонилась, накрыла грудью его лицо, ощутила странное спокойствие, словно он
взял ее в незримую скорлупу, в которой только она и он…
— Малышка, — шепнул он в самое ухо, — у нас
возможностей намного больше.
Он начал приподниматься, и тут же ее вскинуло в воздух.
Вскрикнув, она судорожно ухватилась за самое надежное, за его шею, крепкую, как
ствол дерева, прижалась к теплой массивной груди. А он повернулся и понес ее в
дом.
Она застыла, страшась спугнуть странное очарование. Никто
никогда не брал ее на руки, не нес вот так, сильный и уверенный, могучее сердце
мерно бухает под толстой плитой мускулов, ее щека трется о его кожу, а когда
она закрыла глаза, ее длинные ресницы пощекотали ему обнаженную грудь, и она
чувствовала, что он это заметил.
Потемнело, это ее внесли под крышу. Шаги его звучали по
деревянному полу, она даже могла определить, что стук становится все глуше,
явно они погружаются в глубины домика. Который не такой уж и крохотный…
Потом сила гравитации начала отрывать от его груди, но в тот
же миг она коснулась спиной и ягодицами мягкой постели. Распахнула глаза, в
зеленых глазах шпиона прочла понимание. Да, он понимает ее, но от этого
понимания всего лишь мужчины совсем не ужасно!
Теплые волны пошли по ее телу. Каждая клеточка блаженно
вытягивала лапки, хрустела суставчиками, хрюкала от удовольствия. Под
опущенными веками поплыли цветные круги, в ушах слышался ровный рокот прибоя.
Она понимала, что это не морской прибой, а шум крови в ее теле.
С трудом вскинула руки, тяжелые и горячие. И хотя он молчал,
но она сказала предостерегающе:
— Довольно, ничего не говори.
Ощутила, когда он наклонился, ее руки, как гибкие лианы, обхватили
его крепкую шею. Не открывая глаз, чувствовала, как его тело, массивное и
горячее, приближается, от него жар, воспламеняющий ее тело, ее плоть, кровь уже
не шумит, а победно ревет в жилах, шумит на перекатах суставов…
А потом в глубине, как в бездне космоса, возникла искорка
счастья, разгорелась, пошла заливать волной все тело.
Глава 20
Если раньше, в прошлой жизни, в самые лучшие дни она
чувствовала себя опустошенной, то сейчас в теле осталась гремящая радость,
странная мощь. Она ощутила себя способной по крайней мере двигать усилием воли
ложечку по столу, если не трясти горами.
Очень медленно подняла веки. Олег сидит на табуретке у окна,
на коленях — ноутбук, широкая спина и сейчас, в минуты покоя, красиво вздута
бугорками мускулов. Бронзовая кожа блестит, как политая маслом. Он наверняка
хорошо смотрелся бы на боевом коне, если бы вел в сражение железные римские
легионы…
Олег, не замечая, что она за ним наблюдает из-под
приспущенных век, встал, потянулся. Сытые удавы мускулов красиво перекатились и
застыли, затем он неслышными шагами пересек комнату и скрылся за шелковой
занавеской.
Россоха сидел за столом, перед ним лежали разобранные часы,
крохотные батарейки. При звуках шагов поднял голову. Лицо стало еще бледнее,
темные круги под глазами пошли в три яруса.
Слабо улыбнулся:
— Не спится?.. А как же твоя Юля?
— Тоже проснулась, — ответил Олег. — Но пока
прикидывается, что спит… Не мучай себя! Возьми учебник. Простейший, школьный.
Спрячь свое самолюбие, ты гений в механике, но в этих часах задействован другой
принцип. До него додуматься не так просто. Кстати, такой же простой, как и в
механике. Если не проще! Но дикарю может показаться магией.
Россоха ответил с грустной улыбкой:
— Спасибо…
— Я не тебя имел в виду.
— Но мне это в самом деле кажется магией, —
ответил Россоха печально. — Помнишь, мы понимали все на свете… только не
могли понять магии. Пользовались ею, но понять не могли. А потом ты выяснил
насчет магического ливня… Помнишь, как ты кнутом и пряником сколачивал первый
Совет Семи Тайных?.. Уже нет никого из той семерки, кроме нас двоих… Да и то я
вскоре вышел из Совета, только в этом столетии ты снова меня нашел и запряг… В
последнее время странная мысль приходит в голову: а не почудилось ли? А было ли
все то, что… было? Слишком уж невероятен сейчас мир, но люди именно его считают
нормальным, естественным, единственно правильным! А мы… бывшие маги, а сейчас
просто мудрецы, с их точки зрения, выглядели бы совсем чудовищами. Ты как-то
можешь объяснить наше существование… с их точки зрения?
— Почему нет? Можно объяснить загрязнением окружающей
среды. Сейчас все им объясняют. Или взять по Дарвину: природа всегда выпускала
как великое разнообразие людей… по цвету кожи, росту, форме носа или глаз, так
и с различными уродствами и генетическими нарушениями. Примерно на каждые
десять тысяч человек рождается один горбун, на миллион — двухголовый, на десять
миллионов — сиамские близнецы, а на сто миллионов — генетический урод, у
которого старение и смерть запорчены где-то на уровне ДНК или аминокислот. Многие
не узнают о своих возможностях: мрут от болезней, аварий или гибнут в войнах,
но те, кто прожил лет до семидесяти и сохранился как тридцатилетний, от
хвастовства перед соседями переходят к смутному беспокойству, наконец начинают
менять место жительства, скрывают возраст… Так делают все, и потому большую
часть таких людей мы не выявили. Правда, многие рано или поздно как-то
засвечиваются…
— И что с ними? — спросил хозяин невесело. —
Как поступаете теперь? Находите и убиваете?
Олег даже отшатнулся:
— Россоха, что-то ты говоришь не то. С какой стати
убивать?
— Чтоб не разболтали тайну.
— Эх, Россоха… зря ты отошел от активной работы.
После паузы Россоха попросил:
— Расскажи о себе. Ведь сколько мы знакомы, ты никогда
о себе не рассказывал.
— Да ничего интересного, — ответил Олег. Глаза его
были закрыты, лицо расслабилось, а губы двигались медленно, почти
засыпая. — Родился, как принято писать в автобиографиях, в простой рабочей
семье. Тогда рабочим классом были охотники. С тех пор живу, учусь, стараюсь быть
полезным миру, в котором возник. Конечно, перепробовал много разных… гм…
профессий.
Россоха спросил:
— Но ты… как-то объясняешь себе то, что живешь… дольше
других? Считать себя уродом — противно.
— Я рационален, — признался Олег. — По мне,
так только так и правильно. Получи все бессмертие во времена скифов — сейчас бы
по степям носились на неподкованных конях лихие всадники, приносили бы тысячи
людей в жертву своему Черному Мечу! А если бы обрели во времена римлян — был бы
мир просвещенного рабства, гладиаторских боев. Нет, для прогресса надо, чтобы
люди умирали, унося с собой и старые взгляды. А новое поколение может что-то
придумать лучше. Но в то же время нужны какие-то ниточки, связывающие с далеким
прошлым! Ведь так поколения перекрывают одно другое на один-два корпуса:
человек успевает вырастить сына, иногда успевает дать наставления внуку, совсем
редко — правнуку, но никто не напомнит, что тысячу лет назад было нечто, что
пригодилось бы как раз сейчас… Да, нас не может быть много, иначе мы будем чересчур
влиять на жизнь, затормаживать развитие, но мы нужны роду человеческому.
