Он убрался со своим ноутбуком, но в глазах его читалось
ясно, что не понимает.
Юлия жадно вдохнула ароматы, сердце ее трепыхалось, но душа
трепетала в предвкушении важных открытий.
Олег все-таки не ушел, пристроился с ноутбуком на подоконнике.
Похоже, он из тех чокнутых, кто в еде видит только калории, белки и углеводы с
витаминами. Напрасно электронный повар старается, этот сожрет все, не
поморщится, но и не похвалит…
— Понравилось море? — спросил он с
сомнением. — Конечно, не Сибирь, но все-таки…
Юлия приподняла крышку, в лицо ударила волна запахов.
Стараясь понять, что же там готовится такое, от чего желудок начинает
кувыркаться, она ответила искренне:
— Я даже не знала, что море может быть такое чистое и…
человечное. Я впервые на море, но словно в нем родилась. Нет, не как Афродита,
нечего лыбиться, а как кистеперая рыба, что отсюда полезла на берег! Отсюда,
чувствую, и древние эллины ходили на завоевания…
— И не только, — ответил Олег. Он покосился в
окно, на лицо упал отсвет голубой шири моря, сказал нараспев: — …И воззвал он
тогда к Богу, упрашивая пойти со своими людьми к морю, дабы…
Она прервала удивленно:
— Таких слов в Библии нет!
Олег удивился:
— Да?.. Гм… Было же… Когда же подчистили?..
— Ты уверен, что было записано так? — спросила она
насмешливо. Умничающий шпион — это что-то новое. Библия — это не устав строевой
службы. — Что у тебя за перевод? В твоем компе.
— При чем тут комп, — ответил он мирно. — Я
сам диктовал одному писцу…
— Тогда уж писал бы сам!
— Не могу, — признался он. — У меня почерк!
Курица лапой нацарапает лучше. Компьютеров еще не было, а вручную я как привык
к прафиникийскому письму… гм… а жаль, что такой кусок утерян. Помимо чисто
эстетической ценности — в юности мы все поэты, — были и какие-то ценные
сведения… которые ну никак не могу вспомнить. Впрочем, если не могу вспомнить,
какая из них ценность?
— Да уж, — ответила она. — Если не знал да
еще и забыл, то — тяжелый случай. Раз уж ты отпустил прислугу, то на стол
подавать должна я?..
— А так же убирать во всех комнатах, — согласился
он.
— А сколько здесь комнат?
— Откуда я знаю? — удивился он. — С чего бы я
стал считать комнаты?
Она помолчала, ошарашенная такой наглостью. Для человека,
привыкшего считать не просто комнаты, а квадратные метры… даже сантиметры
принимаются во внимание!.. он сказанул почти богохульство. Целый народ, целая
культура родилась и расцвела чахлым цветом на квадратных метрах общей и жилой
жилплощади, а этот наглец не считал!. Святотатец.
— А как?.. — спросил он.
Она оборвала:
— Молчи! Я буду есть.
Она в самом деле не проронила ни слова, пока не отодвинула
последнюю тарелку. Правда, рот был все время забит, да и пожирала все с такой
быстротой, что обед кончился, как ей показалось, едва начавшись, но в желудке
теперь чувствовалась немалая тяжесть, а в талии она стала похожей на пингвина.
Олег с нахальной улыбкой поставил на стол кувшин с
охлажденным соком.
— Местный. Отведай.
Она кивнула на плоский экран метр на метр, вмонтированный в
кухонную стену.
— Это что? — спросила она. — Телеэкран или…
— Скорее или, — ответил он. — Но
телепрограммы принимает тоже.
Ее обожженное специями горло жадно впитывало прохладный сок,
не давая добраться до желудка. Она наполнила уже третий стакан, а на ладони
Олега из ниоткуда возникла коробочка пульта. Пощелкал кнопками, но по всем
каналам передавали богослужение. Шла репетиция великого празднования встречи
третьего тысячелетия. Нелепо одетые жрецы в богатых одеждах, рассчитанных на
бедных дикарей, важно взмахивали кадильницами, вельможи и князья чинно стояли
рядами, в руках свечи.
Юлия попробовала пить сок медленнее, но теперь он впитывался
еще во рту. Слова с экрана неслись непонятные, хотя рясы знакомые…
— Греки? — поинтересовалась она.
— Просто мерзавцы, — отмахнулся он. — Еще
Тертуллиан жаловался, что, как только принадлежность к христианам стала
помогать в продвижении по службе, тут же тысячи мерзавцев, которые вчера еще
истребляли христиан, приняли крещение.
Юлия ревниво косилась на великанский экран. При таких
размерах зерно должно быть с кулак, но на самом деле изображение настолько
натуральное, что она почти слышала запахи ладана и потных тел священников.
— Да, это и сейчас… знакомо.
— Что делать, — сказал он горько, — на этих
мерзавцах мир держится! Без них было бы хуже. Не приди они в христианство,
бедные идеалисты сами бы погубили веру Христа надежнее, чем любые враги. Вон, к
примеру, Совнаролла… Честнейший идеалист. Христос с топором. Ведь если бы
Христа не распяли, а, к примеру, он бы выжил и победил бы? Вот тогда-то и
начался бы самый кровавый террор!.. А эти мерзавцы, защищая свои амбары, сумели
из христианства создать такую силу, такую мощь, что она как огненный таран
прошла по многим и многим странам и народам.
Юлия кивнула на экран:
— Но что же теперь? Это ж отвратительно!.. Я была христианкой,
когда оно попиралось властью… или я думала, что попирается, а теперь, когда
власть всеми силами поддерживает лижущую ее церковь… нет, я просто не могу.
Олег сказал хладнокровно:
— А почему нет? Какой бы строй сейчас ни объявили, все
равно эти парни будут наверху. Возобладай теократия, то президент станет
Верховным Патриархом, его команда — Священным Синодом, победи сейчас язычество
— президент станет собственноручно, как делали древние князья, рубить головы на
жертвенной плите, принося человеческие жертвы богам, топить самую красивую
девку в Москве-реке, дабы боги послали дождь… Во главе любого племени, империи,
воровской шайки всегда стоят прагматики. Мерзавцы, понятно, грабят и обжираются
в оргиях, но от честных идеалистов беды было бы гораздо больше. Одно
строительство коммунизма чего стоит!
Она спросила враждебно:
— Коммунизм разве строили не сволочи?
— Я ж говорю, хуже! Хуже, чем сволочи, — это
чистейшие души. Но строить коммунизм в одной России, пусть даже в СССР, среди
всех остальных стран, что к коммунизму вовсе не рвались… было просто наивно.
Поведение строителей коммунизма напоминает поведение непьющего человека, да еще
бегающего по утрам трусцой, среди нашего обычного люда. Во-первых, начинают
тыкать пальцем и посмеиваться при виде бегущего человека. Посмеиваться над его
диетой, гимнастикой с гантелями. Дурью мается, хочет быть лучше всех!.. Мы ж
пьем, по бабам шляемся, плюем на все режимы… И вот начинается: да выпей, да
посиди с нами, да полежи, да ты нас не уважаешь… В конце концов, и сам идеалист
устает от постоянного давления. Наш мир таков, что того, который карабкается
наверх, не только не хвалят, но и осуждают. Над ним смеются, ему ставят палки в
колеса. И человек сперва раз-другой делает себе поблажки, за что соседи тут же
начинают хвалить, а затем ко всеобщему ликованию и вовсе отказывается от
здорового образа жизни. И тут же все начинают его любить, поздравлять, кто-то
задарма нальет стакан водки… Пей, будь как мы все.
